– Ну-ка, ну-ка. – Этлау без всяких церемоний распахнул дверь и скрылся внутри; немного времени спустя инквизитор вынырнул из проёма, таща большой поднос с булками. – Ешь давай. Ещё тёплые, недавно из печи. Работал бедняга до последней возможности.
Некромант благодарно кивнул и впился зубами в ароматную хлебную мякость. Корочка хрустит, внутри тепло, м-м-м, объедение!
– Лопай, Неясыть, лопай. Много крови потерял, давай, хоть поешь чуток.
– Спасибо, Этлау.
– Не за что. Это я о себе забочусь, ты не думай. Давай, мастер-некроманстер, готовься. Скоро наши птенчики и до нас доберутся, – развязно бросил бывший инквизитор.
– Сам готовься, святоша. Прошлый раз чуть не описался, давай, заранее сходи отлить, – не остался в долгу Фесс.
Этлау расхохотался, с неожиданной силой хлопнув некроманта по плечу.
– Вот таким ты мне нравишься больше, Неясыть. Нет, положительно, какая жалость, что мы не поговорили так раньше, сразу после Больших Петухов!
– Комаров, – поправил его Фесс. – Да и потом, у нас ведь беседа была, только уж больно… – он помедлил, – какая-то беспорядочная.
– Именно! – подхватил инквизитор. – Именно что беспорядочная! Ну ничего, теперь, глядишь, всё уладим…
– Коль до рассвета доживём, – закончил некромант.
– Ночь скоро кончится. – Этлау поглядел на небо. – Глянь, Неясыть, и тучи разошлись. Звёзды-то какие! Кажется, сейчас вниз посыплются, как яблоки.
– Тебя никак потянуло на поэзию, преподобный отче?
– Если ты считаешь, что мы не дотянем до утра, то, пожалуй, разумно будет попробовать что-то новое, – парировал Этлау.
– Слушай, инквизитор… – Фесс колебался. – Хочу всё-таки тебя спросить…
– Они живы, – сухо отозвался одноглазый священник. – Я тебе не солгал. Но, чтобы вернуть их к жизни, потребуется… гм… немало времени и усилий. И, разумеется, Святой город, по возможности, целый, а не в виде груды развалин.
Некромант молча кивнул. Подозрения его усиливались, но подозрения ещё не есть уверенность. Ведь даже когда он стоял на вершине возрождённой Чёрной башни, своих друзей он так и не увидел. Да, непонятные пламенные болиды (наверняка ещё какая-то напасть!), но не Рысь, Прадд и Сугутор.
Ты никак не можешь сказать себе «нет», Кэр Лаэда. Словно азартный игрок, забывший обо всём, ты удваиваешь и удваиваешь ставки, в безумной надежде отыграться. Но, как известно, если на первую клетку шахматной доски положить два зерна, на вторую – четыре, на третью – восемь и так далее, то на последней окажется столько, сколько не собрать и всем пахарям мира…
Так и ему, Фессу, не собрать средств для последней ставки. И он упорно отказывается признаваться себе в этом.
– Идут, идут! – завопили впереди.
Фесс вздохнул, прикончив последний крендель. Хорошо работал неведомый булочник. Плюшки с корицей, м-м-м, мягкие, сочные, объедение. Сколько можно, а, Кэр?..
…Давным-давно, в совсем ином мире, нашедший его почтальон передал последнее послание от тётушки, где она умоляла непутёвого племянника вернуться. Может, она была не так уж и неправа?..
С грохотом лопнул огненный шар, угловой дом в сотне шагов от баррикады тяжело вздохнул, словно от нестерпимой боли, и осел, выбросив целое облако кирпичной пыли. Хороший дом, наверное, преуспевающего купца или искусного ремесленника; семья вернётся (если вернётся) к груде развалин.
Раньше ты так не думал, Кэр. Ты шёл своим путём, не оборачиваясь и не смотря под ноги. Да, случалось, тебя мучила совесть; но разве она остановила твою руку, когда ты убивал того несчастного мальчишку в башне Красного Арка?
«Ничего, когда я справлюсь с птенцами, – молча посулил себе Фесс, – совесть моя промолчит. Уж тут-то она меня не замучает. Их надо остановить, просто уничтожить, как взбесившихся псов, – может, даже жалея в душе несчастных и ни в чём не виноватых животных. Просто чтобы жили другие, незаболевшие».
По улице опрометью неслось с дюжину защитников Аркина – воины и монахи, вперемежку. То один, то другой останавливались, чтобы выпустить навстречу приближающемуся врагу или стрелу, или шар, сотканный из бледного Святого пламени.
– Отца б Суэльтена сюда… – вслух процедил сквозь зубы инквизитор.
Бегущие воины перебирались через баррикаду, встряхивались, кто-то очумело мотал головой, кто-то жадно пил из протянутой фляжки, кто-то мелко крестился и вполголоса читал молитвы.
– Точно, отца Суэльтена и впрямь не хватает. Неужто настолько перепугался, что обо всём на свете забыл, шкуру свою спасая?
– Вряд ли. – Инквизитор привстал, силясь что-то разглядеть в облаках дыма и пыли, скрывших всё перед баррикадой. – Устыдился скорее всего. Сейчас небось где-то тут, просто мы с ним разминулись… ага, а вот и наши возлюбленные чада!
– Заблудшие, преподобный.
– Заблудшие, но всё равно любимые, некромант, это у вас чуть что – и зомбировать, а Святая матерь наша ищет путей исправления и для самой пропащей души… – Внешняя праведность слов не могла скрыть горькой усмешки. – Тебе помочь, Неясыть? Вот они идут.
Из озаряемой языками пламени темноты, из клубящегося праха одна за другой выныривали человеческие фигуры. О, нет, они не надвигались ровными и стройными рядами, подобно безмозглым зомби; птенцы приближались короткими перебежками, от одного укрытия к другому. Перебегающих прикрывали другие, и тогда ночную тьму разрезали острые росчерки огненных стрел, а самих птенцов на мгновение окутывало нечто вроде прозрачных радужных коконов – явно какой-то вид магического щита, от которого бессильно отлетали пущенные почти в упор арбалетные болты.
– Хитрые мерзавчики, – хмыкнул Этлау. – Расходуют силу разумно.
– Она у них заёмная, – напомнил некромант. – Дар Салладорца. Если вынудить их его растратить…
– …то они снова заставят кого-нибудь уйти, — перебил инквизитор. – Один раз ты, Неясыть, их остановил, но, по-моему, стоило это тебе слишком дорого.
– Как можно говорить о дороговизне, если мы оба живы? – пожал плечами Фесс. – Не спи, преподобный! Постарайся смести им щиты, я сделаю остальное.
– Разогнался, – проворчал Этлау. – Тоже мне, десятник, нашёл себе волонтёра-новобранца… – Однако мешкать больше и в самом деле не стал.
Лишённый сана, но не способностей к Святой магии, инквизитор подчёркнуто избегал обращаться к силе Сущности. Словно стремясь выбраться на одному ему ведомую тропу из топкой трясины, он использовал только и исключительно чары Спасителя.
Дым, туман, хмарь и темнота отступали перед яростным потоком слепящего света, Этлау гордо выпрямился в полный рост, стоя прямо на баррикаде и даже не думая скрываться. Его рука нырнула под изодранную рясу (ту самую, в которой его схватили и повлекли на правёж), вытащив небольшой нательный косой крест, перечёркнутую стрелу, символ Спасителя, – обычно висевший у него поверх одеяния исчез, наверное, отобрали в застенке. Этлау громко, нараспев, читал молитву, самую первую, которой учат совсем маленьких детишек: