Она покачала головой.
– Потому что никого другого не существует. Только вы.
Она упала в его объятия. Ее лицо сияло в первых лучах смертного солнца, когда он рассказывал ей, что знает его наизусть, до последней реснички. Она улыбалась, будто понимая.
Как там сказала Куртуаза? Самые мелкие грехи спрятать труднее всего? Неудивительно, что он ее не понял.
Три дня спустя тело его персиста обнаружили в дымящемся котловане открытой канализации. Горло оказалось перерезано от уха до уха. Трагедия вызвала ряд неприятных вопросов у следователей ККН, которыми они не замедлили поделиться с Бенефицием. Что делал его персист в Восточной четверти один после захода солнца? Как у него оказался нейронный нейтрализатор? Бенефиций признался, что не имеет ни малейшего понятия, и ограничился заявлением, что нейтрализатор уже некоторое время как пропал, и вообще он давно подозревал, что персист сидит на метакокаине. Привычка, понятное дело, вредная, чтобы не сказать фатальная, но он, Бенефиций, с ней, увы, мирился, так как зелье заметно повышало энергию и эффективность работника. Он высказал предположение, что бедняга отправился в нижний город «на дозаправку». В остальном ему было известно не больше, чем им.
Дело закрыли в тот же день. В конце концов, Бенефиций был мужем любимой дочери самого Омнинома Спула.
Тем вечером Бенефиций и Джорджиана встретились в крошечном коттедже на западной границе поместья Спулов. Столетия назад это был гостевой домик; потом его превратили в сарай садовника, потом совсем забросили. Они любили друг друга на куче старых одеял среди запахов влажной земли и старых удобрений.
– Это безопасно? – спросил он ее.
– Ты же знаешь, что нет, – ответила она, пока они рвали друг с друга одежду.
После они лежали в объятиях друг друга, ее голова – на его груди. Он любовался, как пылинки кружатся в лучах вечернего солнца, пробивавшихся сквозь трещины в гнилых досках. Он представлял, как ККН тащат раздутый труп его персиста из котлована, и человеческие отходы переливаются через край. Картинку растиражировали все новостные каналы, и он по неосторожности открыл сообщение у себя в ментбоксе. Разумеется, тут же удалил, но слишком поздно – он уже все увидел.
Гниль. Распад. В последнее время они бросались ему в глаза повсюду, хотя, вне всяких сомнений, веками были рядом. Даже роскошные цветники Спуловых садов напоминали ему теперь о конечности любой жизни – кроме его собственной. В один прекрасный день подует ветер, и стены этой хижины рухнут. Древесина распадется до собственной неузнаваемой сути. Придет зима, и цветы умрут. И девушка в кольце его рук? О, да. Она тоже. Она тоже.
Он же будет длиться и длиться – юный, древний, проклятый, благословенный. Придет время – с той же неотвратимостью, с какой Солнце вернет малютку-Землю в свою пламенеющую утробу, – когда каждый атом ее тела, все их миллиарды миллиардов миллиардов рассеются по Вселенной и канут в небытие. Ничего от нее не останется, одни воспоминания, – и они будут мучить его целую вечность.
– О чем ты думаешь? – спросила она. – Сердце у тебя бьется слишком быстро.
– Гадаю, подозревает ли она нас.
– Конечно, подозревает. Поэтому она и сыграла с тобой эту шутку, сказав, что уволила меня.
– Она нас не найдет, Джорджиана. Где ты сейчас, ей известно?
– Я сказала, что у меня брат заболел.
– Не знал, что у тебя есть брат.
– Ты многого обо мне не знаешь.
– Но хочу знать все. Твой любимый цвет, какую музыку ты слушаешь, о чем мечтаешь… Всякие секреты, которых ты никому не рассказывала.
– У меня нет секретов, кроме одного. И ты его уже знаешь.
Они могли убежать. Прочь из города. Это было бы до абсурдного легко. В мире до сих пор довольно дальних краев и укромных уголков, где можно спрятаться. Он мог сымитировать самоубийство: базовые файлы всех сивилл стирали, их психеи уничтожали. Да, они могли состариться вместе и умереть, и тогда составляющие его атомы могли бы рассеяться и смешаться с ее, словно стая в четырнадцать миллиардов миллиардов миллиардов птиц, одновременно взмывших в небо.
– Но, может быть, есть еще один… – промолвила Джорджиана.
– И что же это? Давай, Джорджиана, ты должна мне сказать!
– Тебе не понравится.
– Мне все равно. Говори!
– Она никогда не родит тебе ребенка.
– Откуда ты знаешь? – Он был откровенно потрясен.
– Потому что тогда ты сможешь с ней развестись. Она знает, зачем ты на ней женился, и знала с самого начала. «Он думает, я глупая. Думает, я не понимаю, чего он на самом деле хочет».
Интонация была так точна, что Бенефиций не смог не расхохотаться.
– Это было идеально! Ударения, модуляции, даже выражение лица – все в точности, как у нее. Восхитительно!
– Я провела с ней всю жизнь, – напомнила Джорджиана. – Почти все знают ее дольше меня, но вряд ли кто-то знает лучше. Все дело в том, что я ее персист, – какая разница, что мне известно? Кого это волнует? И я скажу тебе еще кое-что, любовь моя: она тебя не любит.
– Тогда почему она меня не бросит?
– Ты действительно не понимаешь? Ответ лежит на поверхности. По той же самой причине, по какой бросала других, не дойдя до алтаря. Она смертельно боится неудачи. Сделать ошибку… даже мысль саму допустить, что она сделала ошибку, – нет, нельзя, немыслимо! И теперь, когда она все-таки нырнула вниз головой в эту воду, она никогда не признает поражения. Она никогда не даст тебе победить ее, заставить капитулировать. Пока у вас нет ребенка, ты будешь с ней, потому что это единственное, чего ты хочешь.
– Единственное, чего я раньше хотел.
Он опрокинул ее на спину и заглянул ей в глаза.
– А теперь скажи мне, чего хочешь ты.
Она отвела взгляд.
– Не заставляй меня. Пожалуйста.
– Я буду силой держать тебя тут, пока ты все мне не скажешь, дорогая, даже если на это уйдет целая жизнь.
– Жизнь… – прошептала она. – О, да.
– Тысяча жизней.
И она ответила, и сердце его разлетелось в осколки.
– Тысяча? Нет.
Несколько часов с ней пролетели как один взмах ее смертных ресниц. Те, что без нее, тянулись веками. Бенефиций никогда особо не напрягался на работе; теперь он вообще почти не работал. Целыми днями он строил планы, обшаривал глобус в поисках тайных местечек, где они могли бы укрыться; штудировал законы, выясняя, как их накажут, если поймают; изобретал правдоподобные сценарии самоубийства. Какая все-таки очаровательная ирония в том, что его комитет тоже занят поисками нового рая, куда горстка избранных сумеет спастись, прежде чем Солнце выплеснет свой гнев им в лицо!
Какое-то время ему удавалось хранить свои намерения в тайне от Джорджианы. Он боялся, что она откажет. Не потому что он ей не дорог, – просто семью она тоже любила. Если правда выплывет, на гетто падет неизбежная кара. Приговор ее родным будет хуже смерти. Преступность, болезни и медленная мука отчаяния быстро сведут их в могилу. Но в какой-то момент, конечно, придется ей рассказать. Просто пока непонятно, когда. И как.