«Земля впитывает в себя даже громы небесные, но взгляд Служителя всегда устремлён к Небесам, даже если сам он склонил чело над твердью земной. Творец даровал Служителям Силу Свою, но отнял у них Веру – они знают то, во что прочие верят или могут уверовать, и это знание отделяет их от прочих людей, тех, кто может стремиться к благам земным, сытости и славе.
Пока Небытие жаждет поглотить Сотворённый мир, пытаясь смешать его с Первородной Глиной, Служители стоят на рубежах Хаоса, который таится за пределами бытия или угнездился внутри человеческих душ.
Люди сами выбирают свои пути, преодолевая Небытие внутри себя или потакая ему, и каждый из них свободен в своём выборе – такова воля Творца. Но когда-нибудь они все придут к Нему – для одних этот путь будет труден и близок, для других – лёгок и почти бесконечен. Одни несут с собой нищенскую суму, другие – окровавленный меч; одни хотят овладеть всеми сокровищами мира, другие – лишь счастья своим детям; одни веруют в Творца, другие отрицают его – и всё это их жизнь и судьба, то, чего не может быть у Служителей. Им служение заменяет судьбу, и никто из них не в силах даже помыслить о собственной корысти – и нет иного пути одолеть искушение близостью Небытия, где нет Закона, и любая воля порождает если не иную реальность, то хотя бы иллюзию немыслимых благ.
Для Служителя линия судьбы – тонкая нить, натянутая над бездонной пропастью, на дне которой притаилось Ничто, растворяющее в себе всё, что к нему прикоснулось. Вторгаясь в пустоту, сам становишься частью ее…»
Запись, сделанная ведуном Корнем на полях Книги Ведунов
Чувства отличаются от мыслей тем, что не умеют лгать. Зато ложь предпочитает взывать именно к чувствам.
Гудвин Счастливый. Наставление лирникам
Казалось, что эта ночь не кончится никогда. Вспоминались не столь уж давние времена, когда вот так же ночи напролёт приходилось сидеть в засадах на оборотней, но тогда было известно, чего ожидать и что делать. А теперь… Слухи, домыслы, страхи, видения – вот и всё, по чему можно судить о враге, который притаился за безымянной речушкой, разделяющей два Холма.
– Мастер Олф, вернулись пластуны. – Из-за раскидистого куста появился сотник Дан. – Позвать?
– А ты как думаешь? – отозвался Олф, и сотник два раза пропищал совой.
Двое пластунов в чёрных накидках бесшумно вышли из-за того же куста, и старший, присев на землю слева от Олфа, начал негромко докладывать:
– Подобрались почти к башне… А они там вокруг идола пляшут. И лорд ихний, и старуха, карга, о которой вы спрашивали, и воинов сотня, не меньше. А ещё с дюжину эллоров в стороне стояло, и как лорд чего скажет, так от хохота давятся. Вот лорд и сказал, что, мол, когда он положит в огонь печень девственницы, небеса разверзнутся, и явятся четыре всадника – воплощения Морха, Иблита, Аспара и Луцифа обретут плоть. Встанут те всадники впереди воинства Холм-Ала, и тогда все остальные в штаны наделают, как только их увидят. Так прямо и сказал. Они бы, мол, вчера ещё явились, но та девственница, которую вчера зарезали, оказалась вовсе не девственницей, потому как охранники её сами от себя не уберегли. Вот сегодня, мол, перед ликом Морха Великолепного мы и сожжём тех страдальцев, из-за которых пришлось отложить начало славных дел. Но Великолепному любые подношения угодны, а девственницу, мол, найдём какую-нибудь. Не перевелась, говорит, ещё добродетель в наших селищах…
– Всё?
– А стражников троих они живьём сожгли… Теперь всё, мастер Олф.
– Дан! – позвал Олф.
– Да, мастер.
– Оставить только дозоры. Остальным – спать.
– Да, мастер.
Сотник удалился, уже не смягчая шага – теперь можно было не таиться. Так или почти так прошло больше половины ночей из трёх дюжин, миновавших с той поры, как пропал молодой лорд. И больше всего угнетало то, что невозможно было ничего сделать – только ждать неизвестно чего, и быть готовым ко всему.
Тогда, после той проклятой ночи, едва рассвело, Олф с небольшим отрядом примчался к стенам пограничной башни, где лорд Сим должен был ожидать лорда Юма, чтобы сойтись с ним в поединке. Но тогда Тарл вышел к ним без шлема и кольчуги, а в ответ на вопрос, не знает ли он, где лорд Холм-Дола, заявил сквозь смех, что Юм Бранборг столь же хитёр, сколь труслив, если пошёл на такие уловки, чтобы избежать честного поединка.
А потом голубиная почта принесла весть от ведуньи Сольвей. Оказалось, что тот ведун, который исчез, приходится ей дедом, а Юм в то утро, когда Олф выслушивал насмешки Тарла, сидел в подвале той проклятущей башни. Но стоило отрядам Олфа вновь оказаться по ту сторону границы, как у всех начинало двоиться и троиться в глазах, иные падали от внезапной усталости, а тем, кто ещё мог держаться на ногах, едва хватало сил вынести упавших. Ни один из ведунов, созванных из окрестных селищ, не мог распознать, что за ворожба преграждает путь воинам Холм-Дола. Была бы здесь Сольвей, она бы сразу поняла, что к чему, но обычаи запрещают ей появляться в Холм-Доле. Лорд не должен увидеть свою первую возлюбленную. Никогда.
Ждать и быть готовым ко всему! А чего ждать? К чему быть готовым? Гонцы в Холм-Грант и Холм-Гот давно отправлены, и теперь уже вот-вот должны подойти отряды лорда Фертина Дронта и дружина Храма. Уж Служителям-то точно ворожба нипочём. Они оборотней, помнится, шёпотом убивали.
– Мастер Олф, а тебе не кажется, что сейчас – самое время вздремнуть, хотя бы до рассвета? – Герольд Тоом, видимо, разбуженный недавним разговором Олфа с сотником и пластунами, вышел из-под полотняного навеса, огороженного с трёх сторон ивовым плетнём. – Совершенно ни к чему так себя изматывать на радость врагу.
Герольд, как всегда, был прав – всё равно здесь ничего не высидишь. Значит, говорит, явятся четыре всадника и поскачут под небесами, топча посевы, сметая жилища, и чёрное пламя охватит души, и алое пламя охватит тела. Когда-то ему уже приходилось слышать что-то подобное… Только когда и где? Во сне или наяву? Образы Морха, Иблита, Аспара и Луцифа обретут плоть… Страшную забаву придумал себе лорд Тарл, забыв, видно, об участи Дриза Кардога, бывшего лорда Холм-Гранта, который поставил свой меч на службу Нечистому, стремясь к призрачному могуществу. После первого же поражения живые покинули его, и Морох поставил Дриза-Мясника во главе воинства мертвецов, бледных меченосцев.
Тогда была победа, стоившая многих жертв и трудов, но от любых воспоминаний о событиях пятилетней давности до сих пор несло холодным ужасом. И уж тем более не хотелось, чтобы подобное повторилось вновь.
Пожалуй, и впрямь не мешало бы отдохнуть. Тоом хоть и герольд, а дело говорит… Олф зашёл под навес, погасил светильник, только что зажжённый герольдом, и в темноте забрался в свой спальный мешок из оленьих шкур, положив слева от себя шлем и налокотники, а справа – меч и сапоги. Снимать в военное время кольчугу воинам не полагалось даже на ночь.