– Как его состояние? – спросил он.
– Без изменений. Вы хотите поговорить с лечащим врачом?
– В этом нет необходимости.
Медсестра, строгая молодая женщина с мягким голосом в голубом халате и туфлях на толстой подошве, вопросительно посмотрела на него.
– У него посетители.
Кендолл кивнул.
«Очень хорошо».
Они долго шли по длинному стерильно чистому коридору, выкрашенному в пастельные тона, которые, как считалось, действуют успокаивающе, и наконец остановились перед дверью, запертой на особый ключ. За этой дверью была маленькая прихожая, ведущая в палату. Помещения были разделены однонаправленным зеркалом.
Кендолл подошел к окну. Смежная комната была отделана дорогим деревом, в декоративном камине извивались шелковые языки пламени. Всю дальнюю стену занимал книжный шкаф, заставленный книгами.
Кендолл ощутил грусть и в то же время некоторое облегчение от того, что книги по-прежнему доставляли Каттеру утешение, словно где-то в потаенных глубинах его поврежденного головного мозга сохранились обрывки воспоминаний, любовь к знаниям.
В углу сидела Ашуу, устремив невидящий взгляд в окно.
Кендолл договорился о том, чтобы о семье Каттера позаботились, поселили неподалеку и выделили небольшую пенсию. Джори пошел в местную школу и быстро освоился на новом месте, как это свойственно подросткам. Но с женой Каттера все было непросто. Кендолл подозревал, что со временем она обязательно вернется в лес, возможно, как только ее сын поступит в колледж. Мальчишка был смышленым – определенно, сын своего отца.
Каттер лежал на койке на спине, пристегнутый за запястья мягкими ремнями. Не то чтобы он вел себя буйно – просто временами, оставшись один, пытался покончить с собой. Ежедневно его выводили на прогулку, и, как и в присутствии книг, на природе он успокаивался, становился слабым отголоском прежнего себя.
– Сейчас его будут укладывать спать, – объяснила медсестра. – Мальчик каждый вечер читает ему.
Включив устройство внутренней связи, Кендолл услышал, как Джори, сидя у изголовья, читает отцу вслух, положив книгу на худенькие колени.
– Мальчик сказал, что отец читал ее ему на ночь, – сказала медсестра, кивая на книгу.
Прочитав название, Хесс ощутил укол стыда.
Это была «Книга джунглей» Редьярда Киплинга.
В приятном голосе Джори звучала любовь к словам, к связанным с ними воспоминаниям.
Настал час крови, силы час.
Вой слышен, крик и стон.
Охоты доброй тем из нас
Кто Джунглей чтит закон!
23 часа 48 минут по Восточному летнему времени
Такома-Парк, штат Мэриленд
Грей сидел на крыльце, поставив перед собой на перила банку пива. Ночь все еще оставалась жаркой, за девяносто по Фаренгейту, при высокой влажности. Настроение у него было отвратительное – а может быть, просто прошедший день выдался долгим, – бесконечное посещение всевозможных клиник, и в первую очередь тех, где занимаются больными с проблемами психики.
Холодная рука сжала ему пальцы. Одного этого прикосновения оказалось достаточно, чтобы давление в груди ослабло.
Сейхан подсела к нему. Недавно вернувшись из Гонконга, она бросила чемоданы в квартире Грея и примчалась прямо сюда. С ревом пронесшись по улицам на мотоцикле, молодая женщина как раз успела к ужину. С отцом Грея она сразу же поладила.
Впрочем, чему тут было удивляться?
Достаточно было только на нее посмотреть.
Даже в полумраке Сейхан являла собой образец изящества и силы. Хищная и нежная, плавные изгибы и твердые мышцы. Ее глаза улавливали даже самые слабые отсветы. Губы были мягкими, словно шелк. Грей провел кончиком пальца по подбородку Сейхан, почувствовав на пульсирующей жилке на шее капельку пота.
«Господи, как же я по ней соскучился!»
Опустившись на целую октаву, голос Сейхан наполнился знойной истомой.
– Пора возвращаться домой.
Все тело Грея откликнулось на этот призыв.
– Езжай, – сказал он. – Я прослежу за тем, чтобы у сиделки было все необходимое, после чего приеду к тебе.
Сейхан поднялась было на ноги, но тотчас же снова опустилась на кресло-качалку, должно быть, почувствовав что-то.
– В чем дело?
Отвернувшись, Грей уставился на мелькающие огоньки светлячков в кустах за перилами крыльца. С каждым годом они появлялись все раньше. Кое-кто говорил, что светлячки являлись предвестниками меняющегося климата, напоминанием о тех могучих силах, управляющих миром, по сравнению с которыми все остальное кажется несущественным и малозначительным.
Пирс вздохнул, не желая признавать то, что иногда он сам бывает слишком малозначительным.
– Я могу раз за разом спасать мир. Почему я не могу спасти своего отца? – Он пожал плечами. – Я ничего не могу поделать!
Нащупав его руки, Сейхан зажала их между ладонями.
– Какой же ты дурак, Грей!
– А я это никогда и не отрицал, – слабо улыбнулся он.
– Всегда можно что-нибудь сделать. И ты уже делаешь это. Ты можешь любить своего отца, помнить за него, жить, любить, бороться за него. Твоя любовь проявляется в каждом твоем решении… вот что ты можешь делать. И это что-то!
Грей молчал.
Он мог сделать еще одну вещь – но для этого ему нужно было на какое-то время остаться одному.
– Я все понял, Сейхан. – Пирс высвободил свои руки. – Поезжай. Я мигом.
Наклонившись, Сейхан поцеловала его в щеку, затем в губы, уже с чувством.
– Не заставляй меня ждать долго.
«Ни за что».
Спустившись с крыльца, молодая женщина направилась к дороге. Вернувшись в дом, Грей кивнул сидящей на диване сиделке.
– Перед тем как уехать, зайду к нему.
– Кажется, он уже заснул, – сказала та.
«Хорошо».
Поднявшись наверх, Пирс прошел по коридору к отцовской спальне. Дверь была приоткрыта, и он вошел в комнату и остановился у кровати.
Из кармана Грей достал ампулу и шприц.
Несколько дней назад он консультировался у доктора Кендолла Хесса по поводу средства противодействия вирусу, созданному Каттером Элвзом. Хесс выразил надежду, что это средство может помочь и при других заболеваниях центральной нервной системы. После чего Грей прямо изложил ему свое дело, и сегодня вечером по почте пришел вот этот образец.
Грей наполнил шприц.
Однажды, как теперь казалось, много лет назад, ему уже предлагали подобный выбор – какое-то лекарство, замедляющее развитие болезни Альцгеймера. В конце концов Грей вылил его в раковину, решив, что ему нужно учиться принимать неизбежное, а не сражаться с тем, что нельзя победить.