— Якоб Янковский, сэр.
— И что, скажи мне на милость, Якоб Янковский делает в моем поезде?
— Ищу работу, — отвечаю я.
Дядюшка Эл продолжает меня разглядывать, лениво пуская колечки дыма. Положив руки на живот, он медленно барабанит по нему пальцами.
— А ты когда-нибудь работал в цирке, Якоб?
— Нет, сэр.
— А ты хоть бывал в цирке, Якоб?
— Да, сэр. Конечно, бывал.
— И в каком же?
— В цирке братьев Ринглингов, — отвечаю я, и тут у меня перехватывает дыхание.
Оглянувшись, я вижу, что Граф предостерегающе прищуривается.
— Но это была скучища. Просто скучища, — поспешно добавляю я, повернувшись обратно к Дядюшке Элу.
— Правда? — спрашивает он.
— Да, сэр.
— А ты видел наше представление, Якоб?
— Да, сэр, — говорю я и чувствую, что краснею.
— И что же ты о нем думаешь?
— Ну, оно было… великолепно!
— И какой же номер тебе больше всего понравился?
Я отчаянно соображаю, пытаясь придумать хоть что-нибудь.
— С вороными и белыми лошадками. Там еще была девушка в розовом, — продолжаю я. — С блестками.
— Слышал, Август? Мальчику понравилась твоя Марлена.
Человек напротив Дядюшки Эла поднимается и поворачивается ко мне. Именно его я видел в зверинце, только сейчас он без цилиндра. На его точеном лице застыло бесстрастное выражение, темные волосы напомажены. У него тоже усы, но, в отличие от усов Дядюшки Эла, коротко остриженные.
— И чем же ты собирался здесь заняться? — спрашивает Дядюшка Эл, поднимая со стола рюмку и выпивая ее содержимое одним глотком. Откуда ни возьмись появляется официант и вновь ее наполняет.
— Я могу делать что угодно. Но, если можно, я бы хотел работать с животными.
— С животными, — повторяет он. — Слышал, Август? Парнишке охота работать с животными. Небось, воду для слонов носить хочешь, а?
Граф недоуменно поднимает брови.
— Но сэр, у нас ведь нет…
— Заткнись! — кричит Дядюшка Эл, вскакивая на ноги. Рукавом он задевает рюмку, и та падает на пол. Он смотрит на нее, сжав кулаки, и лицо его наливается кровью. Сжав зубы и испустив долгий, нечеловеческий вопль, он принимается методично топтать стекло.
Все молчат, только и слышно, что постукивание колес. Официант опускается на колени и собирает осколки.
Глубоко вдохнув, Дядюшка Эл отворачивается к окну, заложив руки за спину. Когда он вновь поворачивается к нам, лицо его обретает прежний цвет, а на губах играет ухмылка.
— Так вот что я тебе скажу, Якоб Янковский, — с отвращением выговаривает он мое имя. — Я таких встречал тыщу раз, не меньше. Да я тебя насквозь вижу. Что же у нас случилось? Поссорился с мамочкой? Или решил поразвлечься между семестрами?
— Нет, сэр, ни в коей мере.
— Да какая мне, к черту, разница, что там у тебя. Если я дам тебе работу в цирке, ты же тут и недели не продержишься. И даже дня. Цирк — та еще махина, тут выживают только самые стойкие. Но что-то ты не кажешься мне стойким, а, мистер Студент?
Он пялится на меня так, словно хочет добиться ответа.
— А теперь пошел вон! — говорит он, отмахиваясь от меня рукой. — Граф, выкини его с поезда. Только дождись красного сигнала семафора — я не хочу, чтобы у меня были неприятности из-за маменькина сыночка.
— Постой-ка, Эл, — говорит, ухмыляясь, Август. Вся эта история явно его развеселила. Он поворачивается ко мне: — Он прав? Ты студент?
Я чувствую себя теннисным мячиком.
— Бывший.
— И что же ты изучал? Наверняка ведь что-то из области изящных искусств? — глумится он, и глаза у него аж светятся от удовольствия. — Румынские народные танцы? Литературно-критические труды Аристотеля? А может, мистер Янковский, вы у нас дипломированный аккордеонист?
— Я изучал ветеринарию.
В мгновение ока выражение его лица полностью меняется.
— Ветеринарию? Ты ветеринар?
— Не совсем.
— Что значит «не совсем»?
— Я не сдавал выпускных экзаменов.
— Почему?
— Просто не сдавал, и все.
— Но ты полностью прослушал курс?
— Да.
— А в каком университете?
— В Корнелле.
Август и Дядюшка Эл переглядываются.
— Марлена говорила, что Серебряный приболел, — произносит Август. — Просила меня передать антрепренеру, чтобы пригласил ветеринара. Не понимает, что антрепренер всегда сваливает первым, такая уж у него работа.
— И что ты предлагаешь? — спрашивает Дядюшка Эл.
— Пусть мальчик утром его посмотрит.
— А куда мы его денем на ночь? У нас же и так нет места, — он хватает из пепельницы сигару и принимается постукивать по ней пальцами. — Может, отправим с квартирьерами?
— А может, пусть лучше спит в вагоне для лошадей?
Дядюшка Эл хмурится.
— Что, с Марлениными лошадками?
— Ну да.
— Там, где у нас раньше были козлы? И где сейчас спит этот… ну, как же его… — он щелкает пальцами. — Стинко? Кинко? Ну, клоун с собакой?
— Именно, — улыбается Август.
Август ведет меня через спальные вагоны для рабочих, пока мы не оказывается на маленькой площадке, за которой следует вагон для лошадей.
— Ты твердо стоишь на ногах, Якоб? — снисходительно интересуется он.
— Думаю, да, — отвечаю я.
— Вот и славно, — и без лишних слов он, склонившись пониже, хватается за какой-то выступ сбоку от вагона и легко взбирается прямо на крышу.
— Господи Иисусе! — восклицаю я, беспокойно глядя сперва туда, где исчез Август, а потом вниз, на стык между вагонами и на мелькающие под ним рельсы. Поезд резко поворачивает, и я, тяжело дыша, выбрасываю вперед руки, чтобы не упасть.
— Ну, давай же! — доносится откуда-то сверху голос.
— Но как, черт возьми, вам это удалось? За что вы хватались?
— Там лесенка. Вон там, сбоку. Наклонись и вытяни руку — не промахнешься.
— А если промахнусь?
— Тогда, думаю, нам придется попрощаться.
Я робко приближаюсь к краю площадки и вижу самый уголок тонкой железной лестницы.
Приглядевшись, я вытираю руки о штаны. И прыгаю вперед.
Правой рукой мне удается зацепиться за лесенку. Я отчаянно хватаю воздух левой, пока не дотягиваюсь и ею. Подтянув ноги к ступенькам, я висну на лесенке и пытаюсь перевести дух.