Помнится, читала где‑то, мол, у кошек зрение иначе устроено. Врут! Нагло и безбожно! Всё так же, как в прошлой (человеческой) жизни: и цвета, и предметы, и расстояние. Или я неправильная кошка? Какая разница? Вдыхаю–ю-ю… м–м-м…
— Вот и что с тобой делать, горе моё луковое? Бросила тебя Катька на растерзание своему котяре… — бормочет по дороге.
Увы, счастье не вечно. И вот эйфория от ароматерапии уже позади. Сижу на мягком ворсистом пледе и вспоминаю–ю-ю. Источник умопомрачительного аромата удалился, и судя по доносящемуся журчанию, от этого самого аромата усиленно избавляется. Глупец! Да и чего от них, этих человеческих неразумных мужчин ещё ждать? И объяснить не могу. А жаль!
Окинула взглядом свои мохнатые дымчатые лапки с белыми «носочками». Потянулась, выталкивая из мягких подушечек, заменяющих пальчики, крохотные острые ноготки. Скосила глазки, пытаясь носик рассмотреть. Не вышло. Повернулась, желая на хвостик взглянуть. Тот как по волшебству улизнул. Я за ним, он от меня. Увлеклась, блин. За этим занятием меня и застали. Стыдно–о-о…
— Чудо чудное. Как же мне тебя назвать‑то, котёнок?
По привычке тут же поворачиваюсь к нему и внимательно смотрю в глаза: мол, чего хотел? Ну а что? Сколько себя помню, и мама, и подруги меня так звали. Ну… почти так: «Катёнок». Не велика разница.
— Хм… откликаешься? Ну значит пока что котёнком и будешь, а там что‑нибудь придумаем. Давай‑ка, дружок, посмотрим, кто ты у нас — девочка или мальчик?
— Эй! Эй! Извращенец! Вуайерист хренов! Руки прочь!!! — ору, от избытка чувств забыв, что голоса нет.
И ведь почти получается! Этакое хрипло–сиплое и жутко возмущённое: «хе–е-е»!!!
— Да ты с норовом, — усмехается местный «Рембо» и тут же как ни в чём не бывало стягивает с бёдер полотенце, намереваясь этой набедренной повязкой меня ухватить, типа чтоб не оцарапала.
— Мать вашу! Уберите у меня из‑под носа эту… эту…
Получилось всё то же жалкое «хе–е-е». Шерсть на загривке дыбом. И проблема не только в полотенце. Просто его… ну это… вот тут вот… прям перед носом… ага, болтается! Когтики сами из подушечек лезут, желая цапнуть это… ну, чтоб неповадно было размахивать чем не попадя перед приличными девушками!
Борьба разгорелась не шуточная. Он‑то большой! Ну, не «он», а «Рембо» то есть. Да ещё и полотенцем вооружён. Вот и что ему может противопоставить маленькая пушистая и жутко смущённая я? Правильно: юркость. Я ж маленькая и шустрая. Не найдя укрытия на диване, прошмыгнула мимо нудиста доморощенного на пол, под кресло и вдоль стеночки под шкаф. Сижу… ищет. А я сижу.
Сердечко бьётся, как птица в клетке, того гляди выскочит. Благо Шерлок Холмс недоделанный по ложному следу пошёл: под диван с фонариком заглядывает.
Сижу. Ноги в тапочках прошлёпали мимо. Хм… а ноги‑то прям как у порно модели. Крепкие, загорелые, и ни одной лишней волосинки на теле. Эх… — мысленно вздыхаю, оглядывая свою ныне мохнатую лапку, и тут же представила себя в виде «лысого» котёнка: фу–у-у. Никогда «сфинксов» не любила.
А тапочки остановились. Тишина. Вздох.
— Проголодаешься, сам вылезешь, — резюмировал уставший искать красивую меня «Рембо».
Следом раздались скрип дивана и звук трансляции футбольного матча по телевизору. И так обидно вдруг стало! Чего это он так быстро сдался? Вот же она я! Бери на ручки. Корми. Ласкай! Ты ж умеешь! Я‑то знаю. Помню, как по дороге из «элитки» сюда твои пальцы осторожно моё пузико теребили. М–м-м… вот только не надо больше под хвостик заглядывать! Ну и этим… перед носом махать тоже не стоит. Ибо неприлично!
— Гол!!! Трибуны ликуют! — вещает спортивный комментатор…
И тут чувствую, что страх давит на мочевой пузырь, и уровень этой самой жидкости в организме уже где‑то на уровне глаз и в ушах побулькивает. Что делать‑то? Не могу же я осрамиться под шкафом как какая‑то подзаборщина?
Собрав силу воли в кулачок… точнее сказать в лапку, под шумок крадусь вдоль стеночки, и под кресло шмыг. Оттуда проскальзываю под диван. До вожделенной двери в коридор всего ничего осталось, а дальше молюсь, чтоб туалет был открыт. Как справлюсь с остальным, пока не задумывалась. Дойти б не опозорившись.
И вдруг… мои ноздри улавливают ни с чем не сравнимый аромат. Распласталась и ползу. Ползу и нюхаю. Ню–ю-ю–хаю–ю! И вот они, мои райские кущи, заставляющие забыть обо всём: тапочки! Большие! Забралась внутрь целиком, только хвостик снаружи. Мордочку в носочек засунула. Глазки от наслаждения сами закрылись. Нюхаю…
— Вот ты где! — возвращая меня с небес на грешную землю доносится откуда‑то извне, и чья‑то… ну ладно, определённо принадлежащая «Рембо» лапища перехватывает меня поперёк тельца…
И тут случается оно! Да–да! Оно самое. И прямо туда — в тапочки! Ей богу, не хотела! И в мыслях не было! Но кто ж здравомыслящий бурлящего от излишков мочи котёнка вот так неаккуратно за животик хватает? Стыдно–о-о… пытаюсь прекратить. От натуги глазки из орбит лезут. Ушки прижаты. А струйке хоть бы хны: знай себе бежит. Не вынеся позора, закатила глазки и провалилась в спасительный туман забытья.
— …не хотел напугать… маленькая моя… — донёсся до сознания глухой и одновременно преисполненный нежностью голос «Рембо». — Держись, крошка…
«Крошка… маленькая…» — до меня дошло: таки посмотрел под хвостик! И так стыдно стало, что я обратно выпала в спасительный обморок.
Потом было нечто. Сквозь туман, спеленавший сознание, донеслась трель дверного звонка, мир всколыхнулся движением. И я поняла, что меня по–прежнему держат на руках. Но не поперёк тельца, а нежно прижимая к широкой мужской груди. И так хорошо вдруг стало, так спокойно. Я тихонечко потянулась, пожимая пальчиками, но глазки открыть так и не решилась, боясь нарушить идиллию…
— Хм… э–э-э… здравствуйте, — донёсся смутно знакомый молодой женский голос. — Это и есть ваша страда–алица?
Мне показалось, или в голосе гостьи послышались придыхание и мурлыкающие, заигрывающие нотки? Осторожно из‑под ресничек пытаюсь подсмотреть одним глазиком. Хм… не тем… с этой стороны только мужская накачанная грудь.
Упс! Вот чёрт! Он что… так обеспокоился, что в экстренную ветеринарку позвонил, а одеться не додумался? Тогда оно и понятно. Баба явно молодая, а тут такой мужчина… и такая злость меня вдруг разобрала! Вскакиваю и шиплю, из всех сил стараясь перебороть потерю голоса. И таки получается. Правда эффект создаётся совсем не тот, что требовалось.
— Очнулась, крошка! — радостно восклицает «Рембо» и, осторожно отрывая меня от груди, подносит к лицу, словно хочет убедиться, что ему ничего не привиделось.
— Действительно крошка. Месяц максимум, а то и недельки три с половиной. Вот только цвет глаз… необычный… янтарный… в таком возрасте цвет не должен определиться ещё. Хотя всяко бывает. Что ж вы такую кроху от мамки‑то отняли?