Фатима решила, что отец огорчен предстоящим отъездом Лечи, который в этом году окончил школу и собирался поступать в Московский химико-технологический институт. В отличие от отца она не заметила полного ненависти взгляда, которым впился в нее вновь посрамленный Ильяс. Шестнадцатилетняя девушка и не догадывалась, что ее превосходство в стрельбе младший брат воспринимает как унижение своего мужского достоинства.
Проводы Лечи в Москву на время сгладили напряженность в отношениях между сестрой и младшим братом. Но затем злоба и зависть к сестре вспыхнули в Ильясе с новой силой. Фатима же не сделала ничего, чтобы сгладить их накалившиеся до предела отношения. Наоборот, она всячески старалась подчеркнуть, что во всем превосходит своего брата. Золотая медаль, которую получила Фатима по окончании средней школы, наглядно продемонстрировала всем, и прежде всего троечнику брату, ее интеллектуальное превосходство.
На следующий день после выпускного вечера в школе, на котором присутствовали отец и младший брат (Лечи поздравил ее по телефону из Москвы), Фатима пригласила Ильяса пострелять из подаренного отцом карабина, который, несмотря на неоднократные просьбы брата, никогда не давала ему в руки. Не собиралась она делать этого и теперь, но Ильяс, не зная об этом, охотно пошел за ней. Они поднялись в горы и остановились на лугу, который Фатима облюбовала для своей стрельбы. Указав Ильясу выбранную ею огневую позицию, Фатима начала стрелять. Она давно пристреляла все возможные мишени, поэтому поражала их с необычайной скоростью. Фатима называла Ильясу очередную выбранную цель и через секунду дырявила ее своей пулей. Ильяс стоял в стороне и, насупив брови, молча смотрел, как стреляет его сестра. Но, когда Фатима расстреляла третью обойму, Ильяс не выдержал и потребовал, чтобы сестра выполнила свое обещание и дала пострелять и ему. Та лишь насмешливо усмехнулась в ответ:
– Еще чего?! Ты же все равно промажешь. Давать оружие такому стрелку – только зря патроны тратить.
Услышав такие слова, Ильяс чуть не задохнулся от ненависти и, бросившись на сестру, попытался выхватить карабин у нее из рук. Он схватил его за ствол и деревянное ложе и изо всех сил дернул в свою сторону. Однако с первой попытки завладеть карабином Ильясу не удалось, Фатима мертвой хваткой вцепилась в оружейный приклад. Несколько секунд они судорожно тянули оружие каждый в свою сторону. Но сила была на стороне Ильяса, и он постепенно начал побеждать. Но Фатима ни за что не хотела выпускать карабин, который считала своим, и только своим. Когда стиснувшие приклад пальцы начали деревенеть и разгибаться, Фатима в ярости крикнула Ильясу, чтобы он отпустил оружие. Но тот, чувствуя, что силы сестры на исходе, еще отчаяннее начал рвать карабин у нее из рук. И тогда Фатима повернула карабин и, направив его ствол брату в грудь, нажала на спуск. И сразу почувствовала, как ослабла хватка Ильяса. Фатима вырвала оружие из его ослабевших рук и лишь тогда заметила перед собой его перекошенное болью лицо и рот с выступившей на губах кровавой пеной. На память сразу пришли слова отца, рассказывавшего, что из пасти раненого волка появляется кровавая пена, когда у зверя пробито легкое. А потом Ильяс упал на спину и так и остался лежать в траве, устремив в небо свое побледневшее лицо. Только тогда Фатима осознала, что она наделала. Но осознание принесло не боль отчаяния или жалость к убитому брату, а одну лишь злость. Тот, кто постоянно, всю жизнь, только и завидовал ей, своей глупой и нелепой смертью разрушил ее будущую жизнь. Он постоянно мешал ей получить заслуженное уважение и признание отца, он и теперь скалит на нее свои окровавленные зубы. Мысль об отце вернула Фатиму к действительности… Надо рассказать отцу, что этот олух застрелился сам. Стал заряжать карабин и случайно нажал на спуск… Фатима нагнулась к трупу своего брата и, как смогла, вложила карабин ему в руки, чтобы на цевье, прикладе и спусковом крючке остались его отпечатки пальцев. Потом она снова забрала оружие и вместе с ним бросилась назад в село.
С безумными глазами она ворвалась в дом и, постоянно сбиваясь, рассказала отцу о произошедшем на лугу несчастном случае. Когда Хундамов вместе с дочерью на своем служебном «УАЗе» приехал на луг, Ильяс был уже холодный. Фатима принялась рассказывать отцу, как пыталась спасти брата и, лишь сообразив, что он мертв, побежала домой.
Фатима так и не смогла понять, поверил ли отец ее рассказу об обстоятельствах гибели Ильяса. Увидев на лугу труп сына, он не сказал ни слова, лишь молча перенес его в машину и так же молча вернулся в село. До похорон Ильяса отец почти не разговаривал с дочерью и не подпускал к ней никого из соседей и многочисленных родственников, объясняя всем, что после трагической смерти брата Фатима все еще находится в шоке. Даже приехавший из Москвы на похороны брата Лечи, заранее предупрежденный отцом, не подходил к ней. Отец позвал дочь для разговора только после похорон и объявил Фатиме, что ей не следует оставаться в селе. Потупив взор, Фатима приготовилась выслушать волю отца, но услышала совсем не то, что ожидала. Отец пожелал, чтобы она уехала в Москву.
– Будешь жить в Москве. Поступи в какой-нибудь институт. Учись. Домой пока не приезжай. Лечи поможет тебе, – закончил отец свои наставления.
Фатима никак не ожидала, что смерть Ильяса так круто и счастливо изменит ее судьбу. Москва! Она будет жить в Москве! Станет знаменитой, и тогда не только отец, но и все родственники будут гордиться ею! Ни о чем подобном она не могла и мечтать.
Мадина победно взглянула на Ахмадова, и он одобрительно закивал головой. Они находились одни на чердаке среди необструганных стропил и развешанных на перекрытиях пучков пахучей травы. Под ногами была пыль: почерневшие от времени древесные опилки и перемолотое в труху сено, а на лицо то и дело налипали свисающие с крыши паучьи тенета. Но качество связи с чердака было несравненно лучше, чем из любой жилой комнаты дома, да и вероятность того, что разговор могут подслушать бойцы Ахмадова или улыбчивый хозяин дома, резко снижалась. Поэтому Мадина и забралась со своим спутниковым телефоном под крышу. Хамид, понятно, не пожелал пропустить столь важный разговор и поднялся вместе с ней. Но это даже хорошо. Теперь он сам убедился, что ее требования приняты в Москве. А в том, что они приняты, Мадина не сомневалась.
Своих неразлучных телохранителей Хамид оставил у приставленной к ведущему на чердак люку деревянной лестницы.
– Ну ты и хитрая стерва, – произнес Ахмадов, качая головой. – Теперь в Москве забегают.
– Важно, что результат достигнут. – Мадина победно улыбнулась. – Информация о похищении Загайнова и наших условиях его освобождения, – она сознательно опустила определение «моих», – передана на самый верх.
Мадина провела рукой по бедру, стирая пот с ладони, которой только что сжимала трубку спутникового телефона. Все-таки она здорово волновалась, звоня в Центральную избирательную комиссию России. Да и с тем, что председатель ЦИК оказался на месте, ей попросту повезло. В этом Хамид был прав. И все-таки она доказала ему, что может на равных разговаривать с высшими российскими государственными чиновниками, да еще выдвигать им свои требования. Могла ли она о таком мечтать пятнадцать лет назад, когда семнадцатилетней девчонкой впервые приехала в Москву?