Ни хозяин коттеджа, ни его гость не были столь наивны, чтобы воспринять последнюю фразу всерьез. Они оба были профессионалами и прекрасно понимали, что, когда речь идет о боевой диверсионно-разведывательной операции в чужой стране – ни о чем нельзя знать наверняка.
После ухода полковника Греймса хозяин коттеджа еще долго сидел в шезлонге на заднем дворе своего дома. Короткие сумерки сменила темная тропическая ночь. Он не стал зажигать на участке свет, и в наступившей темноте можно было наблюдать, как мерцают рубиновыми огнями не сгоревшие в жаровне угли. Человек, сидящий в раскладном кресле, смотрел на них, но вместо углей видел лицо своего прежнего командира – подполковника Федорова, а в голове звучали последние произнесенные Федоровым слова:
– Ты не достоин права называться спецназовцем! Мало того, что ты не выполнил приказ! Ты погубил своих бойцов! И сделал это ради денег! Ради собственного обогащения! Чем ты лучше бандитов, с которыми мы сражаемся?! Ничем! Ты такой же, как они! Ты мародер и предатель, а не спецназовец! За то, что ты сделал, тебя будет судить трибунал! А сейчас – сдай свой краповый берет!
* * *
Капитан Осокин – теперь уже бывший командир штурмовой группы из состава особого подразделения специального назначения Главного разведывательного управления Генерального штаба, более известного среди профессионалов ГРУ как спецподразделение «Каскад», исподлобья взглянул на стоявшего перед ним подполковника Федорова, а затем обвел хмурым взглядом выстроившихся на импровизированном плацу «каскадовцев». И офицеры, и рядовые бойцы – все без исключения смотрели на Осокина одинаково презрительно. Нет, не все! Среди общего количества направленных на него осуждающих взглядов разжалованный командир штурмовой группы разглядел и несколько откровенно враждебных. Так смотрели на него близкие друзья трех погибших бойцов.
«Сейчас вы единодушны в своем порыве сорвать с меня погоны, – встречаясь взглядом с суровыми лицами спецназовцев, подумал Осокин. – Но еще неизвестно, как бы поступили вы, окажись тогда на моем месте, и что стали делать, если бы вам в руки свалилась четверть миллиона долларов? Да любой из вас забрал бы эти деньги себе. Потому что каждый, каждый мечтает пожить как человек, вместо того чтобы заживо гнить в этих промокших палатках, секретах и окопах!»
Все, что попадало к нему в руки во время спецопераций, Степан Осокин считал своими трофеями, а проще говоря – добычей. Прочие «каскадовцы», возвращаясь из очередной «горячей точки», тоже порой прихватывали в качестве трофеев фирменные часы, зажигалки или изготовленное мастерами холодное оружие в дорогом подарочном исполнении, но Осокин сделал данный промысел средством личного обогащения. Из своей первой специальной командировки в Сомали в августе 92-го года Степан привез трое швейцарских наручных часов и какой-то местный кривой кинжал с позолоченной рукояткой. Часы он тут же продал молодым бойцам, которые еще не успели побывать в спецкомандировках, но страстно желали иметь у себя какой-нибудь заграничный трофей, а кинжал сдал в антикварную лавку. Приемщик долго цокал языком, рассматривая диковинное оружие, а потом не менее долго доказывал Осокину, что рукоятка кинжала вовсе не из золота, а из латуни, но в итоге все-таки заплатил потребованную Степаном сумму. Затем были другие командировки и другие трофеи: золотое монисто, сорванное с шеи наложницы какого-то суданского феодального царька, серьги, вырванные из ушей югославских женщин, погибших во время кровавых зачисток в селах Боснии, Герцеговины и Черногории, перстень, явно старинный, чтобы получить который, Осокин не моргнув глазом отрубил палец у какой-то хорватской старухи, и, наконец, золотые фиксы, безжалостно выдираемые им у убитых чеченских боевиков или их замученных жертв.
При виде трупа любой нормальный человек испытывает страх и вполне понятную брезгливость. У людей определенных профессий: патологоанатомов, спасателей МЧС, бойцов спецназа, которым по долгу службы часто приходится иметь дело с телами погибших людей, эти чувства притупляются. Степан Осокин избавился от подобных душевных переживаний задолго до своего призыва в армию весной 86-го года. Еще когда мальчишкой вместе с отцом, а затем и в одиночку, со старой, но точной мелкашкой, бродил по тайге, отстреливая белок, куниц и соболей, Степан научился сдирать шкуру с только что убитых зверьков и привык к виду крови и выпущенных внутренностей. И когда в Руанде захваченный контрабандист проглотил перевозимые алмазы, Осокин без колебаний распорол еще живому человеку живот, разрезал желудок и выгреб оттуда проглоченные камни. Став в силу своей природной выносливости, отменной физической подготовки и поистине снайперской меткости бойцом самого элитного подразделения – спецназа военной разведки, по сути Степан Осокин так и остался мародером. На тела убитых врагов и случайных жертв Осокин смотрел как на источник возможной добычи и, стаскивая с пальцев трупов золотые кольца, испытывал те же чувства, что и во время освежевания только что подстреленного в тайге соболя.
Но за золото и драгоценности перекупщики, которым Осокин сбывал свою добычу, по его мнению, платили жалкие копейки. Однажды он даже, решив, что его подло обманывают, с нескрываемым удовольствием избил одного из них, сломав тому несколько ребер и разорвав локтевое сухожилие. Поэтому золотым коронкам, серьгам и кольцам мародер предпочитал наличные деньги. Но, как назло, Генштаб направлял «Каскад» или в погрязшие в междоусобных войнах слаборазвитые африканские страны, или на раздираемые национальными и религиозными противоречиями Балканы, где у населения банкноты общепризнанных мировых валют были в большой редкости. Лишь пару раз Осокин находил у застреленных наемников американские доллары да как-то обнаружил в шкатулке, чудом сохранившейся в разбомбленном доме боснийской деревушки, тонкую пачку немецких марок. Он возлагал большую надежду на Чечню. Среди бойцов федеральных сил упорно ходили слухи о баснословных гонорарах чеченских боевиков. Как всегда, слухи оказались сильно преувеличенными. За полтора года засад и разведрейдов в тылу боевиков Осокин буквально по купюрам собрал что-то около пяти тысяч долларов. Поэтому, когда удача наконец улыбнулась ему, направив к месту засады его штурмовой группы трех чеченских курьеров с четвертью миллиона долларов, Осокин ни секунды не колебался – это только его добыча, и он не отдаст ее никому...
Стоя сейчас перед строем своих сослуживцев и выслушивая обвинения Федорова, Осокин уже забыл, что из всего разведывательного дозора, атаковавшего чеченский караван и уничтожившего трех курьеров, перевозивших из России в Чечню двести пятьдесят тысяч долларов для чеченских боевиков, лишь он один решил присвоить себе захваченные в результате спецоперации деньги. А четверо бойцов его разведдозора считали, что несут отбитые у боевиков доллары в расположение отряда. Трое из них так и умерли с этой мыслью, когда с боем прорывались через перевал, контролируемый чеченскими боевиками. И лишь последний, четвертый боец, единственный выживший из всего разведывательного дозора капитана Осокина, узнал страшную правду о том, что его товарищи заплатили своими жизнями за то, чтобы их командир сумел вынести из зоны, контролируемой боевиками, свои награбленные деньги. Сейчас этот боец стоял в одном строю с остальными солдатами своего отделения, и все они уничтожающими взглядами смотрели на своего бывшего командира. Солдаты не сомкнули строй, и три свободных места в их шеренге, по числу погибших товарищей, являлись немым свидетельством выдвинутых против Осокина обвинений.