– Правда? – Молли открывает бутылку пива.
– Ты могла бы открыть свою школу.
– Может быть.
– Я мог бы помочь.
– Вряд ли у меня получится.
– Почему нет? Попробуй с Эш, а там будет видно.
– Посмотрим… – Молли присасывается губами к горлышку бутылки. «Чпок». Смотрит на Илию, прищурив глаза. – Ничем не хочешь заняться?
– Какая это уже по счету?
– Не знаю.
– Ты всегда столько пьешь?
– Только не пиво.
– Вино?
– Обычно.
– Как и Куза?
– Угу, – Молли потягивается. Опускает голову, смотрит на свою грудь. Расстегивает на блузке верхнюю пуговицу. – Ой.
– Что еще? – спрашивает Илия.
– Много чего.
– Я имею в виду, кроме вина и пива.
– Много чего, – она расстегивает еще одну пуговицу. Смотрит Илии в глаза. – Продолжать?
– Я просто пытаюсь понять.
– Подсказать, с чего начать?
– Понять тебя.
– Я здесь, – Молли снимает блузку. Поворачивается к нему спиной. Расстегивает бюстгальтер. – Сегодня днем… Мне понравилось на стуле.
– Хочешь повторить?
– Хочу в кровать, – она открывает дверь. Оборачивается, позволяя Илии увидеть контур своей груди. – С тобой.
Они целуются, раздевая друг друга.
– Сколько женщин ты приводил сюда?
– Ты вторая.
– А первая?
– Жена.
– Жена? Мне нравится, – Молли позволяет ему уложить себя на кровать. Вспоминает Эш. Вспоминает бабочку, которую девочка подарила Илии. Чувствует его губы на своей шее. Чувствует его теплое дыхание. Он что-то шепчет, но все как в тумане.
Дождаться, когда он кончит. Уйти в туалет. Сидеть на унитазе и считать оставшиеся таблетки перкодана.
– Ты скоро? – кричит Илия.
– Хочешь еще?
Молли открывает кран. Запивает две таблетки. Осталось шесть.
Абстинентный синдром. Ломка. Она начинается на третий день. В полдень. Приносит насморк, слезящиеся глаза и зевоту.
– Не выспалась? – Илия заботливо обнимает Молли за плечи.
Она прижимается к нему. Целует в щетинистый подбородок.
– Не против, если я не буду обедать?
– А как же мясо? Обещаю, как только ты увидишь то, что я приготовил…
– Я лучше пройдусь.
– Пройдешься? – он вглядывается ей в глаза. – Что-то случилось?
– Нет.
– Я сделал что-то не так?
– Все хорошо, – Молли тянется к его губам. Видит вошедшую Эш. – Привет, ребенок!
Девочка улыбается, машет ей рукой. Молли подходит к холодильнику. – А у нас ничего нет покрепче пива?
– Не рано?
– Нет.
Илия провожает ее до веранды.
– Уверена, что ничего не случилось?
Молли качает головой. Закрывает глаза и подставляет для поцелуя губы. Илия прижимает ее к себе.
– Не сейчас.
– Не сейчас что?
– Вот это, – Молли устало улыбается, прикасаясь к ремню на его брюках.
– Да я и не думал…
– Я знаю, – она уходит, опустив голову. Идет по поляне, сбивая ногами бутоны цветов.
«Он смотрит! Он всегда смотрит на нее! – думает она. – Наблюдает. Следит!»
Желудок сжимается, отторгая завтрак. Молли морщится, сплевывает желчь. Не сейчас. Не здесь! Она уходит к реке. Далекий берег на другой стороне кажется недосягаемым. Тошнота усиливается. Молли рвет. Рвет даже после того, как в желудке уже ничего не остается.
– Черт!
Боль пронзает живот. Вгрызается, словно острые спицы, которыми, кажется, наполнен кишечник. Молли сбрасывает одежду. Входит в прохладную воду. Плывет, не оглядываясь назад. Лучше утонуть. Проще. Перед глазами мелькают картины прошлого. Лица, образы.
– Ты предал меня! – шепчет она, вспоминая Дорина. – Все предали!
Лицо Кузы смотрит на нее из глубин сознания. Обритая. Безумная. Молли смеется. Дико. Истерично. Они никогда не найдут ее здесь! Не получат ни это тело, ни таланты.
Страх заполняет сознание. А что если все уже сделано? Что если с ней проделали то же, что Куза проделала с Гликеном? Что если она уже высшая, которую заставили поверить, что она все еще человек? Молли до крови кусает губы. Металлический привкус заполняет рот. Еще! Больше! Молли сплевывает сгустки красной крови. Нет, она все еще простой человек. Они не добрались до нее.
Тени под ногами кажутся материальными. Молли ныряет. Открывает в воде глаза и смотрит вниз. Ничего. Никого. Может, глубже? Но кто? Мысли путаются. Легкие горят, заставляя сделать вдох. Молли выныривает. Жадно хватает открытым ртом воздух. Она – чертова русалка, которая обречена жить в воде, вечно мечтая о суше. Молли снова смеется. Переворачивается на спину. Занимаются ли русалки сексом? И если да, то как?
Высоко в небе мелькает озадаченное лицо Кауфмана: толстое, опухшее от слез. Кузы больше нет. Куза перестала существовать, оставив ему свое тело. Куза… Она обманула их всех! Даже себя. Ушла, устав от вечности. Безумие. Безумие, которое ждет всех. Подкрадывается в темноте. Нашептывает во снах мысль о суициде. И вот уже сотни людей мечтают улететь на чистом, невинном облаке в страну снов, оставив в прошлом мир отчаяния и боли…
Молли выбирается на поросший высокой травой берег. Все тело болит, выворачивается наизнанку. Не нужно было выныривать. Она смеется. Бабочка садится на ее обнаженную грудь. Раскрывает разноцветные крылья, украшая твердый от холодной воды сосок. Почему она никогда не делала себе татуировок? Все что угодно на этой бледной коже. Любой рисунок. Любая мечта, которая навечно останется с ней. Которую невозможно будет смыть, принимая душ. Которую не разъест пот во время занятий сексом.
Молли закрывает глаза. Засыпает. Солнце согревает тело. Ласкает его. Птицы чирикают, напоминая далекую колыбельную песню. Песню из прошлого. Песню, которая снова превращает ее в младенца. Чистого. Невинного. Со светлым пушком на голове и небесно-голубыми глазами. Мать держит ее на руках. Молли обхватывает беззубым ртом набухший сосок. Теплое молоко обещает очищение и сон. Сон во сне. Тихий и безмятежный. Если бы пальцы младенца были более цепкими. Если бы можно было вцепиться в материнские волосы и никогда не отпускать их…
Вечереет. Молли лежит, пытаясь понять, спит или уже проснулась. Боль прошла. Тело липкое от пота. В голове пустота. Нарвать цветов и сплести пару венков. Затем бросить их воду и броситься следом за ними…