— Да, дорогой мой сэр Джордж, — говорит Раглан. — Нам известно очень немного. У нас нет донесений разведки, но надо думать, что укрепления сильны. С другой стороны, Сент-Арно считает маловероятным, что русские смогут сосредоточить на Крымском полуострове более семидесяти тысяч штыков.
— Почти как у нас, — отмечает Браун.
— Именно, но это только допущение. Может быть, меньше, а может, и больше. Все так расплывчато, — командующий вздохнул и задумчиво разгладил брови ладонью левой руки. — Не могу обещать, что их там не будет сто тысяч. Блокады ведь нет, и ничто не мешает им перебрасывать войска.
— И нам предстоит пересекать Черное море, организовывать высадку, не исключено, при противодействии врага, превосходящего нас четыре к трем, с налету взять Севастополь — а возможно, вести осаду по ходу русской зимы — и все это, полагаясь в качестве источника снабжения единственно на наш флот, тогда как русские могут отправить в Крым любые силы, какие захотят.
— Верно, сэр Джордж. Кроме прочего, из нашего осадного парка прибыла всего лишь четверть. Армия также не вполне здорова, а с французами, как полагаю, дело обстоит еще хуже.
Слушая их, я ощущал, как во мне поднимается волна ужаса: не столько из-за того, что они говорили, столько из-за того — как. Совершенно спокойно, рассудительно, без видимых эмоций они выводили формулу, ответ на которую — это понимал даже я, неопытный штабной офицер — может быть один: катастрофа. Но мне приходилось помалкивать, потягивая пиво, и слушать.
— Мне очень важны ваши наблюдения, дорогой сэр Джордж, — говорит Раглан.
На лице Брауна застыло недоверие. Этот малый был старой шотландской боевой лошадкой, и вовсе не дурак, но он знал Раглана, и знал кое-что о людях, заправляющих войной и политикой. Браун положил депешу на стол.
— Что до севастопольского предприятия, о котором ведут речь министры, — заявляет он, — я спрашиваю себя: как бы посмотрел на все это наш старый Герцог. И подозреваю, он бы его отверг напрочь: нет достаточных сведений о Крыме и русских, а армии наши ослаблены до предела. Веллингтон не взял бы на себя ответственности, затевая такую кампанию. [ХII*]
Можно было видеть, как по лицу Раглана буквально разлилось умиротворение.
— Я в точности того же мнения, что и вы, сэр Джордж, — говорит он. — В таком случае…
— С другой стороны, — продолжает Браун, — из депеши следует, что правительство уже остановило выбор на Севастополе. Они там уже все решили. Если вы откажетесь взять на себя ответственность, как они поступят? Думаю, отзовут вас; да и как иначе: если вы не хотите действовать, они пошлют кого-то, кто захочет.
Лицо Раглана вытянулось, и когда он заговорил, в его выражении мне послышалась обида:
— Дорогой мой сэр Джордж, это очень резко сказано. Вы и вправду так думаете?
— Да, сэр. Считаю, что развитие событий достигло грани, за которой они будут действовать несмотря ни на что, — Браун дышал тяжело, как я подметил. — И мне кажется, для них нет никакой разницы — то место или другое.
Раглан вздохнул.
— Возможно, что и так, возможно. Севастополь. Севастополь. Но почему? Почему он, а не Дунай или Кавказ? — Командующий огляделся вокруг, словно ожидал найти ответ на стенах, и заметил меня. — Ах, полковник Флэшмен, может быть, вы несколько просветите нас? Не известен ли вам какой-нибудь внутренний фактор, заставивший правительство решиться на столь своеобразную авантюру?
Я выложил им все: о том, что газеты кричат про Севастополь на каждом углу, и что это название уже у всех на устах.
— Они хоть представляют, где он находится? — спрашивает Браун.
Я и сам не был уверен где это, но сказал, что знают, наверное. Раглан прикусил губу и посмотрел на депешу таким взором, будто надеялся, что она вот-вот исчезнет.
— Вы встретились с кем-нибудь, получая эту депешу: с Ньюкаслом или Аргайлом, допустим?
— С лордом Палмерстоном, сэр. Он отметил, что правительство твердо убеждено: оккупация Севастополя — отличная штука, но дело это чертовски серьезное. Это его слова, сэр.
Браун разочарованно хрюкнул, а Раглан рассмеялся.
— Полагаю, мы можем с ним согласиться. Ладно, прежде чем принять окончательное решение, нам следует выяснить, что думают наши галльские союзники.
Сказано — сделано. Весь день они трепались с лягушатниками, во главе которых выступал Сент-Арно, маленький фигляр из Иностранного легиона с наглыми усиками продавца мороженого, одно время подъедавшийся на театральных подмостках. У него был жалостный вид умирающего человека — и недаром, [21] — присутствовавший с ним генерал Канробер, [22] с длинными патлами и причудливо закрученными усами, тоже был не из тех, кто внушает уверенность. Не то чтобы они оказались хуже нашей собственной команды: осла Кембриджа, [23] фыркающего Эванса, [24] бормочущего под нос старика Ингленда [25] и самого Раглана, сидящего во главе стола с видом викария, раздающего гостинцы и выражающего вежливое внимание и благодарность за любое мнение, вне зависимости от разумности последнего.
А во мнениях недостатка не наблюдалось. Раглан полагал успех возможным — при удаче. Браун непоколебимо стоял против, зато французы первоначально высказались за. Сент-Арно бил себя в грудь и клялся, что мы еще до Рождества будем в Севастополе. Наши флотские возражали, и Раглан стал выходить из себя; потом засомневались лягушатники, и начался хаос. Потом состоялось другое совещание, на котором я не присутствовал. Согласно слухам лягушатники снова поддержали Раглана, вместе они перевесили Брауна и флотских, а стало быть, нас ждала дорога в Крым.
— Осмелюсь заметить, морской воздух пойдет на пользу и послужит всеобщему поднятию духа, — провозгласил Раглан.
Богом клянусь, если чей-то он и поднял, то только не мой. Я много размышлял с тех пор — в моих ли силах было что-нибудь сделать тогда? Думаю, да. Только что? Будь на моем месте Отто Бисмарк, он, полагаю, сумел бы их отговорить, даже будучи младшим по званию, найдя сильные аргументы. Но я никогда не любил без крайней нужды лезть на рожон, особенно по части больших дел — слишком это рискованно. Впрочем, знай я, что ждет нас впереди, прокрался бы темной ночью в палатку Раглана и вышиб старому дурню мозги. Но откуда мне было знать?