— Конечно, — сказал Линкольн, — особого внимания, особого сочувствия — всего того же, что получаю и я, заболев ветряной оспой. Но то, что я болен, не делает меня более достойным или ценным человеком, каковыми некоторые считают жертв рабовладельцев. Говорю вам, сэр, если послушать кое-кого из наших друзей, то можно поверить, что все плантации и лагеря рабов от Флориды до Миссисипи населены сплошь апостолами Господа нашего. Здравый смысл говорит мне, что это — ложь; раб, будучи Божьим созданием и обладая человеческой душой, ничем не лучше любого из нас. Но если я скажу что-либо подобное Кассиусу Клею, он бросится доказывать мне ошибочность моей точки зрения с помощью ножа. [XXXII*]
— Вы слишком долго работали над вашим биллем против рабства, — рассмеялся Чартерфилд, — и сгущаете краски.
— Ну да, сэр, по всей видимости, это так, — ответил Линкольн, — я хотел бы получать по десять долларов всякий раз, когда я выигрываю дело в суде, ни минуты не сомневаясь в честности и правоте моего клиента, и всеми силами приближая принятие нужного ему вердикта, а к завершению процесса еще и не чувствовать усталости от этого достойного клиента. Я не хотел бы выносить все это за пределы сей комнаты, джентльмены, но поверьте, бывают минуты, когда, прости меня, Господи, я чувствую себя немного усталым от всех этих негров.
— Вас мучает совесть, — заметил кто-то.
— Черт возьми, людей, которые считают, что меня мучает совесть, хватает с избытком, — проворчал Линкольн, — они думают, что я не могу договориться с собственной совестью, вот и пытаются встревать между мной и ней. Однажды я уже был достаточно глуп, чтобы рассказать одному джентльмену и еще одному очень и очень достойному человеку то, что говорю вам сегодня: негры, которые привлекают наше особое внимание и которым мы оказываем наше особое сочувствие, тем не менее являются досаднейшим недоразумением. Я говорил и говорю, что они — клин, который будет раскалывать наше общество долгие годы, и что они могут привести к возникновению катастрофы национальных масштабов, причем сами по себе не будут в этом виноваты. Полагаю, я закончил тогда пожеланием, чтобы все негры отправились обратно в Африку. Мой собеседник был шокирован. «Странные речи, — сказал он, — для главного вдохновителя билля против рабства». — «Я создаю законопроект по очистке сточных канав, — ответил я, — они тоже — досадное недоразумение». Бездумная ремарка и, без сомнения, сомнительная аналогия — и мне пришлось расплачиваться за это. «Боже праведный, — воскликнул мой собеседник, — вы же не хотите на самом деле сравнить человеческие души с нечистотами?!» — «Не все», — ответил я, но не стал продолжать, поскольку он бросился вон в гневе, поняв меня абсолютно превратно.
— В этом его трудно упрекнуть, — улыбаясь, заметил кто-то.
— Нет, — покачал головой Линкольн, — это был человек принципов и чести. Единственной его ошибкой была неспособность понять, что и я обладаю обоими этими качествами, но, в отличие от него, не приобрел их в готовом виде в университете Цинциннати и к тому же не позволяю притупить мое ощущение реальности. А эта реальность состоит в том, что вопрос рабства слишком серьезен, и я боюсь, что эмоции при его решении победят здравый смысл. Пока же я молю Господа, чтобы я ошибался, и продолжаю бороться с рабством своим собственным способом, который представляется мне ничуть не менее ценным для общества, чем полемическая журналистика или так называемая «Подземка». [61]
После этого разговор переключился на золотую лихорадку в Калифорнии, о которой я впервые услышал еще в Роатане и которая охватила всех. Первые слухи говорили о необычайных богатствах, которые можно было получить; затем начали шептаться, что первые сообщения были в значительной мере преувеличены, а теперь уже утверждали, что вначале сообщения были абсолютно правдивыми, а последующий шумок разочарования — насквозь фальшивым. Тысячи людей все же продолжали двигаться на запад, отваживаясь плыть по морю вокруг мыса Горн или стойко перенося голод, капризы погоды и угрозу нападения дикарей-индейцев в путешествии по суше. Большинство из присутствовавших на этом обеде согласились, что в реках Тихоокеанского побережья, очевидно, может быть какое-то количество золота, однако сомневались, чтобы многим из энтузиастов, бросившихся на его поиски, удастся найти столько, сколько им хотелось бы.
— Ты — циник, Авраам, — сказал один из присутствующих. — Что мудрецы из Теннесси скажут о Новом Эльдорадо?
Когда смех стих, Линкольн покачал головой:
— Если в Теннесси действительно есть мудрецы, то они не скажут ничего. Но вот что они сделают — если, конечно, они настоящие мудрецы, — так это скупят все гвозди, все заклепки, все топорища и лопаты, которые только смогут найти, сложат их в фургоны вместе с бочками со всем спиртным, которое туда влезет, перевезут все это в Индепенденс или в Канзас, а там перепродадут все это удачливым эмигрантам — в десять раз дороже. Вот что значит по-настоящему заработать золота на золотой лихорадке.
— А вы, разумеется, составите им компанию? — воскликнул почтенный сенатор. — Почему бы не сколотить состояние на лопатах и топорищах?
— Я отвечу вам, сэр, — заговорил Линкольн, и все прислушались, едва сдерживая улыбку, — я как раз сделал заказ на топорища — по центу за тысячу штук. Но к тому же я еще и политик, и еще немного адвокат. Торговля деревяшками — не мой стиль; мой товар на рынке — слово изреченное. Поверьте, слова оптом обходятся гораздо дешевле топорищ, но если вы правильно разместите их на рынке, то сможете заработать гораздо больше, чем тысячу процентов прибыли. Если сомневаетесь, спросите президента Полка. [62]
Все дружно загоготали в ответ, а затем все мы встали, чтобы присоединиться к леди и принять участие в незамысловатом развлечении, которое, как я вскоре понял, мало чем отличается от нашего английского варьете. Здесь было пение и чтение поэзии сэра Вальтера Скотта, во время которого Линкольн очень любезно отвел меня в сторонку, к нише окна, и начал задавать разные вопросы о моем африканском путешествии. Он очень внимательно выслушивал мои ответы, а затем неожиданно сказал:
— Вот что я у вас хотел узнать — вы можете просветить меня. Эта фраза попалась мне когда-то давно в одном из английских романов. Вы — флотский офицер, так объясните мне, что это значит: верповать судно? [63]
На мгновение все внутри у меня похолодело, но думаю, я не подал и вида. Именно этого я и боялся: вопрос на морскую тему, на который я, предполагаемый лейтенант флота, должен был отвечать запросто.