Тем временем мне нужно было позаботиться о своих делах. Я хотел было спокойно проработать до того дня, как скоплю достаточно денег, чтобы продолжить свое движение на север. Я полагал, что это займет у меня два-три месяца, а к тому времени весь шум, вызванный моим бегством с «Султана», полностью уляжется, и дальнейшее путешествие станет безопасным.
Так я и работал себе потихоньку, подгоняя негров, время от времени кувыркаясь с черномазыми девками, каждый вечер пересчитывая свои доллары и даже не думал об Аннет Мандевиль. Это было глупостью с моей стороны; глупо было также и настолько сильно тревожиться из-за моего побега — неделя проходила за неделей, но ничто не нарушало покоя Грейстоунза. Сбор хлопка подходил к концу, а поскольку дел у меня стало меньше, я со все большим нетерпением рвался вернуться в Англию. Полагаю, это сделало меня менее предусмотрительным и более нетерпеливым, чем обычно, — вот до чего доводит безделье.
Накануне Рождества мое терпение окончательно лопнуло. Полагаю, в это время мысли каждого обращаются к родному дому — вне зависимости, хотим ли мы там быть или нет. Мне не хватало Элспет и ребенка, которого я никогда не видел. Не то чтобы я слишком тосковал по моим милым родственничкам, но любой причины вполне достаточно для того, чтобы пожалеть себя, если вы в одиночестве сидите в своей каморке посреди чужой страны, в бутылке с кукурузной самогонкой до дна осталось всего пару дюймов, а остальное пойло плещется у вас в желудке, заставляя чувствовать себя больным и жалким. Я представил себе Элспет, красивую и сияющую, склонившуюся над колыбелью, трясущую погремушкой над ее обитателем. Она улыбается мне, и милый румянец расцветает на ее щеках, а я, гордый отец семейства, с довольным видом грею свой зад, сидя спиной к камину и откинув полы сюртука, в желудке мирно переваривается рождественский пирог, щедро политый бренди, а на улице поют ряженые. И вот вместо этого — я здесь, шмыгаю носом от жалости к себе в продуваемой сквозняками хижине, вместо Элспет в углу громко сопит с открытым ртом чернокожая шлюха, а вместо ряженых хор негров с плантации завывает какую-то свою жуткую песню. Я сидел, мрачно бормоча себе под нос и пытаясь выкинуть из головы домашнюю картину, и убеждая себя, что все это ерунда, что Элспет сейчас скорее всего скачет верхом с одним из своих воздыхателей, а старый Моррис отравляет рождественский ужин рассказами о дороговизне гусей и венков из падуба. Это было скверно — я скучал, страшно скучал по дому, и воспоминание о Моррисоне лишь подлило масла в огонь. Клянусь Богом, ну и запрыгает же у меня этот старый мерзавец, как только я вернусь домой и суну бумаги Спринга прямо под его уродливый нос! Эта мысль несколько развеселила меня, и когда я прикончил бутылку и шлепнул черную девчонку, чтобы она не храпела, то почувствовал себя получше.
Но меня все еще тянуло прочь — спустя всего лишь пару недель моей вынужденной задержки я был в препаршивом настроении, что готов был сорвать его на ком угодно, даже на Аннет Мандевиль или на этом записном клоуне — ее муже. Не то чтобы я часто встречался с ними за это время, поскольку Мандевиль все чаще и подолгу отсутствовал, а Аннет сидела дома. Но она внимательно следила за всем, в чем мне скоро пришлось убедиться на собственном опыте.
Я уже говорил о черномазой в моей квартире — это была наименее страшненькая и наименее вонючая из работниц, которую я использовал как плотского повара, наложницу и экономку в одном лице. Толку от нее было немного, но уж к одному-то делу она точно годилась. Однажды вечером, после долгого дня, проведенного у реки, где рабы копали канал, я нашел ее стенающей на матрасе в окружении нескольких испуганных товарок.
— Что случилось? — спросил я.
— Ох, масса, — запричитали эти девки, — Гермия сильно заболеть, она, наверное, умереть.
Действительно, ей было скверно: кто-то выпорол ее так, что вся спина превратилась в сплошное кровавое месиво.
— Кто, черт побери, это сделал?! — гневно взревел я.
В промежутке между стонами сама Гермия нашла в себе силы дать мне ответ:
— О, масса Том, это все миз — миз Аннет. Она сказать, что я — бесстыжая и что она меня проучить. Но я ничего такого не сделать, масса Том! А она приказать Гектору выпороть меня и… о, как меня больно, ужасно больно, масса! Гектор стегать меня, пока я не терять сознание, а я ведь ничего такого не сделать! О, масса Том, что значить «бесстыжая»?
Я знал, что Аннет строга с неграми, которые были от нее просто в ужасе, и я не сомневался, что эта черная шлюха ее чем-то разозлила. Так что я не придал этому значения и выгнал Гермию, поскольку в таком состоянии она ни к чему не была пригодна. На следующий день я взял вместо нее другую девку и уехал в поля в сильном раздражении. Когда же я вернулся, и у этой спина была разукрашена в красное и синее, еще почище Гермии, и снова по приказу миссис Аннет.
Теперь-то, казалось бы, я, как и всякий другой мужчина, должен был понять намек, но, клянусь, я уловил в этом все, что угодно, кроме самой сути, что с моей стороны было глупо. Я уже начал смекать, что эта злобная маленькая тварь хочет лишить меня женского общества, но еще не мог понять, почему — вот каким скромником я был. Так или иначе, но с этим нужно было что-то делать, потому что такие проделки приводили меня в ярость, и, дождавшись, когда сам Мандевиль уехал в Мемфис, я пошел прямо в господский дом, чтобы выяснить отношения с хозяйкой.
Она только что вернулась с конной прогулки по плантации — на ней был серый костюм для верховой езды — и отдавала распоряжения Ионе, стоя в холле. Когда негр ушел, я обратился прямо к ней.
— Две работницы были выпороты по вашему приказу, — говорю я, — можно ли поинтересоваться, за что?
Миссис Аннет даже не взглянула на меня.
— Разве вас это касается? — холодно обронила она, беря свои перчатки.
— Как надсмотрщик вашего мужа, я отвечаю за его рабов.
— Под его и моим руководством, — отрезала она и двинулась вверх по лестнице, не удостоив меня больше и словом.
Мне это не понравилось, так что я пошел следом за ней.
— Вне всяких сомнений, — продолжаю я, — я нахожу странным, что вы решили лично проучить их. Почему бы не предоставить это мне, поскольку мне за это платят?
К этому времени мы уже были на верхней площадке лестницы, и она направилась к своей комнате. Я шагал рядом с ней, кипя от злости, а она неожиданно прошипела:
— Вам платят за то, что вы исполняете распоряжения, а не за то, что спрашиваете, что я делаю. Ваше место — в полях, а не в этом доме. Будьте добры сейчас же убраться отсюда!
— Да будь я проклят, если сделаю это! Вы почти дух вышибли из этих двух девчонок, и мне хочется знать почему.
— Не будьте наглецом! — она пристально посмотрела на меня, лицо ее исказилось от гнева. — Как вы осмелились последовать за мной сюда? Как вы позволили себе говорить в таком тоне? Убирайтесь, пока я не вызвала слуг, чтобы вышвырнуть вас! Ни слова больше! — она скользнула в свою комнату, но оставила дверь приоткрытой.