Даже вложенный в мою руку шлагер выглядел столь нелепо, что мне трудно было принять это оружие всерьез. Длиной более ярда, с трехгранным клинком и огромной металлической чашей (не меньше фута в диаметре, надо полагать), прикрывающей ладонь. [XXVI*]
— Почетная тарелка для супа, — кивнул на нее Бисмарк. — Как я понимаю, вы неплохо знакомы с саблей?
— Спросите у своего человека, когда мы закончим, — говорю я, демонстрируя уверенность, которой на деле не испытывал: де Готе размахивал своим шлагером уж как-то слишком мастеровито.
— Отлично, — говорит Бисмарк. — Как вы можете заметить, голова вашего оппонента, как и ваша, прикрыта целиком, за исключением щек и нижней части виска. Это ваша цель — и его тоже. Смею вас уверить, что имея дело с де Готе, вы можете с таким же успехом пытаться поразить его в эти места, как я пытался ударить мистера Галли. Можно рубить, но не колоть. Все ясно? Знаки к началу и концу схватки буду давать я.
Он отступил назад, и я оказался один на один с де Готе на разлинованном полу; Руди и Крафтштайн заняли места у стены, а Бисмарк встал в паре шагов от нас, вооруженный шлагером, чтобы развести наши клинки в случае необходимости.
Де Готе шагнул вперед и церемонно отсалютовал: в своем пухлом облачении он напоминал сардельку, если бы не глаза, хищно блестевшие сквозь прорези шлема. Я не стал салютовать, просто встал ангард, как при поединке на саблях, — правая рука над головой, лезвие наклонено немного вниз над лицом.
— Салютуйте! — рычит Бисмарк.
— Пошел ты! — говорю я, надеясь, что оскорбление заставит гордый тевтонский дух пренебречь формальностями. Как видите, я петушился, ибо вся эта атрибутика убедила меня в несерьезности разыгрывающегося действа. Я вовсе не виртуоз сабли — скорее крепкий, чем хороший фехтовальщик, как охарактеризовал меня каптенармус Одиннадцатого гусарского — и орудовать ею предпочел бы не в поединке, а в свалке, когда ты, держась в сторонке от основной сшибки, орешь во всю мочь и ждешь, когда кто-то из противников повернется к тебе спиной. И все же мне казалось несложным делом прикрывать незащищенные зоны, на которые станет нацеливаться де Готе.
Тот встал в позицию, наши клинки соприкоснулись, и тут он закрутил кистью, быстро как молния, угрожая мне короткими замахами справа и слева. Но Флэши-то не дурак: я поворачивал кисть вместе с ним, парируя его удары клинком. Он нанес новый удар, и шлем зазвенел у меня на голове, но я сдвинулся с места и рубанул наотмашь, как пьяный драгун. Позже до меня дошло, что шлагером надо орудовать только при помощи кисти, но тогда я был просто неопытным иностранцем. Достигни мой могучий замах цели, кишки мистера де Готе пришлось бы соскребать с пола, но он оказался быстр, отразив мой удар клинком.
Он снова двинулся вперед ангард, не сводя с меня прищуренных глаз, и наши лезвия соприкоснулись друг с другом. За обманным движением последовала опасная атака, но я был настороже, и когда мы снова выпрямились, я стал глумиться над ним из-за перекрещенных шлагеров, и налег на клинок со всей силой, стараясь продавить его защиту. Я почувствовал, как его лезвие подается под моим, а потом оно метнулось как молния, и мой правый висок словно обожгло раскаленным железом. Боль и изумление заставили меня податься назад, я уронил шлагер и схватился за лицо. Бисмарк прыгнул между нами, а я тем временем наблюдал самое неприятное из зрелищ — свою собственную кровь, струящуюся со щеки на руку. Я застонал и зажал рану, пытаясь остановить кровь.
— Halt! [32] — вскричал Бисмарк и подбежал с намерением осмотреть мою рану. Но не потому что беспокоился обо мне, нет — чтобы убедиться, там ли, где надо, она находится. Он повернул мою голову и вгляделся. — Прямо в точку! — воскликнул он и торжествующе помахал де Готе, который с ухмылкой поклонился.
— Fahren sie fort! [33] — говорит Бисмарк, отступая назад и жестом приказывая мне подобрать шлагер. Ослабевший от боли и ярости, чувствуя бегущую потоком кровь, я напрямик сказал ему, куда он может убираться со своими затеями: у меня нет намерения стоять и позволять резать себя на куски ради его удовольствия.
Бисмарк залился краской гнева.
— Поднимайтесь, — выдавил он, — или я прикажу Крафтштайну держать вас пока мы будем ставить второй шрам ржавой пилой!
— Это нечестно! — завопил я. — У меня, наверное, расколот череп!
Он обругал меня трусом, поднял шлагер и сунул его мне в руку. И уж коли худшего не избежать, я пошел прямо на де Готе, решив поскорее получить второй порез, а уж потом свести с ним счеты на свой манер, если получится.
Он уклонился, отпрыгнув, и ловко размахивая клинком вправо-влево. Я отразил удары, попробовал достать его сам, а потом отвел клинок в сторону, оставляя свою левую сторону неприкрытой. Он инстинктивно рванулся в брешь, а я зажмурился и стиснул зубы в ожидании худшего. Боже мой, это было так больно, что я не сдержал крика и покачнулся, но рукоять шлагера сжимал крепко. И когда де Готе отступил на шаг, наслаждаясь кровопусканием и поглядел на Бисмарка, я распластался в резком выпаде, намереваясь нанизать на острие его мерзкое тело.
Следующее, что я помню, это как лежу на полу, ослепший от собственной крови и едва живой. Кто-то с жуткой силой пинает меня по ребрам, слышатся крики Руди и стоны де Готе — какой приятный звук! Потом я, должно быть, отрубился, ибо когда я открыл глаза, то лежал на скамье, а Крафтштайн смывал с моего лица кровь.
«Ну, теперь они меня точно прикончат», — была моя первая мысль, но тут я заметил, что Бисмарк и де Готе ушли, остался только юный Руди, весело ухмыляющийся мне.
— Я бы и сам не справился лучше, — говорит он. — Наш друг де Готе не будет так петушиться в следующий раз. Но сильно ты его не ранил — немного поцарапан бок — поболит пару дней и все. Как и у тебя, естественно. Дай-ка взглянуть на почетные шрамы.
Голова у меня болела невыносимо, но когда Руди и Крафтштайн осмотрели раны, они сочли их прекрасными — со своей точки зрения. Де Готе отлично справился, и теперь раны надо оставить на открытом воздухе, чтобы они быстро превратились в превосходные шрамы, как заверил меня Крафтштайн.
— Они придадут неотразимый вид, — говорит Руди. — Все прусские девчонки будут от тебя без ума.
Я был слишком разбит и вымотан даже для того, чтобы послать его куда подальше. Боль пульсировала в голове, и я впал в полузабытье; Крафтштайн перебинтовал мои раны, а потом они вдвоем оттащили меня в комнату и уложили в постель. Последнее, что я помню, прежде чем провалиться в сон, это слова Руди: тот говорил о необходимости дать его высочеству отдых. У меня мелькнула странная мысль: как легко Руди вышел из своей роли недавно, и как быстро вернулся в нее.
Это был мой единственный опыт в поединке на шлагерах, но и этого оказалось слишком. Но кое-что я из него почерпнул: боязливое уважение к Отто фон Бисмарку и его подонкам. Коль они способны хладнокровно кромсать человека, то ждать от них можно всего. С этого момента я выбросил все мысли о побеге из Шенхаузена из головы. Я не сумасшедший.