— Кто был этот агитатор? Как посмел он возвысить свой голос против меня, и по чьей небрежности это стало возможным? — голос герцогини был совершенно спокойный, но внутри ее трясло от гнева, и старый министр явно трепетал перед этой тощей девчонкой. — Арестован ли он сам и его шайка?
Шверин стал заламывать руки.
— Ваше высочество, это было неизбежно! Прискорбно, но факт. Я не знаю, кто был этот человек, но догадываюсь. Уверен, что это один из тех ораторов-социалистов…
— Оратор? — говорит герцогиня, и тон ее был таким ледяным, что мог заморозить бренди. — Подонок-революционер! И это в день моей свадьбы! — Она повернулась ко мне. — Позор для меня, для моей страны, что эта выходка имела место быть в вашем присутствии в такой священный миг.
Позор так позор, мне все равно. Меня больше заинтересовало то, как разозлило ее это покушение на королевское достоинство. Все говорило о том, что она страдает чрезмерным болезненным самолюбием. Я заметил, что тот человек, скорее всего, был пьян, и уж в любом случае не замышлял ничего Дурного.
— Дания должна радоваться, что столь опасные преступники не угрожают ей, — заявляет она. — Здесь, в Штракенце, мы считаем правильным принимать самые строгие меры против этих… этих ораторов! Шверин, под вашу ответственность: Дайте мне знать, как только их поймают и накажут.
Такая фраза в устах сонма епископов показалась бы высокопарной, а от девятнадцатилетней девчонки слышать ее было просто смешно, но я хранил невозмутимое выражение. Я узнавал все больше о своей крошке Ирме, этой властолюбивой молодой штучке. У меня теплилась надежда, что она все-таки не станет сводить счеты с моим большеголовым другом: кем бы он ни был, парень оказался из тех, кто предпочитает цапаться с легавыми, а не потягивать пивко в сторонке, а такие делают жизнь более интересной.
После того как Шверин ушел, а фрейлины поправили какие-то несуществующие огрехи в наряде герцогини, мы с большой помпой проследовали в бальный зал, где высший свет уже собрался для приема. «Вечеринка» была побольше той, чем устроил папаша Моррисон для меня и Элспет в Пэйсли, но мне кажется, что вся эта толпа вряд ли могла потягаться по части выпитого с теми шотландскими шельмами. Весь зал блестел от роскошных мундиров и туалетов: ордена, медали, украшения сверкали повсюду; когда мы заняли свои места на возвышении, готовясь принимать череду поздравлений, сотни аристократических спин согнулись в поклоне и сотни юбок приподнялись в книксенах. Вам никогда не увидеть такого собрания благородных подхалимов в одном месте, ей-богу. И все они, конечно, пресмыкались перед герцогиней: квадратноголовые щелкали каблуками и чванно кланялись, даго сгибались чуть не пополам [43] — поскольку у нас тут собралась целая коллекция из представителей доброй половины европейских стран. Коли на то пошло, герцогиня Ирма являлась кузиной нашей королевы — так что теперь, надо полагать, я стал родственником ей и принцу Альберту. Все стремились засвидетельствовать нам свое почтение. Впрочем, мне приятно было видеть, что английский посол ограничился легким поклоном и короткой фразой: «Мои поздравления мадам, и долгих лет счастья обоим вашим высочествам». Вот это стиль, подумал я: да здравствует добрая старая Англия, и к чертям всех иностранцев.
Я просто стоял рядом, кивая головой до тех пор, пока шея не захрустела, улыбался и бормотал благодарности каждому проплывающему мимо лицу: полному, худому, потному, напряженному, улыбающемуся, обожающему — здесь были все типы и размеры. И тут голос Детчарда за спиной шепчет: «Хансен», и мои глаза упираются в молодого, светловолосого парня с тяжелой челюстью, как раз распрямляющегося после поклона герцогине. Он поворачивается ко мне с ожидающей улыбкой, и я, охваченный приступом волнения, делаю шаг навстречу, оскалившись словно череп, хватаю его за руку и кричу:
— Эрик, дружище, это же самая неожиданная приятность в этот счастливый день!
Возможно, вместо этой фразы я произнес еще какую-то чушь, во всяком случае, не сомневался, что безбожно перепутал слова, но он только засмеялся и пожал мне руку.
— Дорогой Карл… ваше высочество — я прибыл поздравить вас. — Взгляд у него был мужественный, сентиментальный, загадочный, но улыбающийся — у меня такой получается только когда здорово напьюсь. — Желаю вам обоим счастья!
— Благослови тебя Господь, старый приятель, — говорю я, тряся его руку. Тут улыбка сходит с его лица, в глазах появляется озадаченное выражение, и он отступает назад.
Ей-богу, в жизни моей было предостаточно трудных моментов, но редко меня охватывал такой леденящий ужас, как в тот миг. На лице моем так и повисла улыбка, ибо я настолько оцепенел, что не мог пошевелить ни одним мускулом, ожидая разоблачения, готового, как мне казалось, вот-вот сорваться с его уст.
Пару секунд он глядел на меня, потом вдруг сделал нервный извиняющийся жест и снова улыбнулся.
— Прошу прощения, — сказал он. — Простите, ваше высочество… Карл.
Он быстро отошел в сторону, освобождая место следующему гостю, снова поклонился и зашагал по направлению к буфету, где собирались все остальные присутствующие. Я видел, что там он обернулся, еще раз посмотрел на меня, потирая бровь, и тряхнул головой, как человек, пытающийся выкинуть из нее какую-то блажь, а потом переключился на лакея, разносящего шампанское.
Я знал, что весь залился краской от страха, одно колено лихорадочно тряслось, но я принудил себя улыбнуться следующей гостье, которая склонилась передо мной в глубоком книксене, и ее сопровождающему. На их лицах читалось недоумение — покраснев, я являю собой любопытное зрелище — так что я делано рассмеялся.
— Простите меня, — говорю я им. — Когда в тысячный раз произносишь «спасибо», никакого дыхания не хватит.
Они были просто счастливы, что принц снизошел до общения с ними, потом кризис миновал, и у меня появилось время, чтобы взять себя в руки.
Но момент был ужасный, и остаток приема прошел как во сне, ибо я не помню ничего до той минуты, когда очутился в своей комнате, наедине с Детчардом, Руди и де Готе, глотая бренди из стучащего о зубы бокала.
— Тревожная была ситуация, — подвел итог Руди. — На мгновение мне показалось, что все пропало. Я держал его на прицеле через карман, и клянусь, промедли он еще секунду с улыбкой, пристрелил бы и закричал, что он хотел убить тебя. И одному богу известно, что бы из этого вышло. Уф!
— Но он же понял, что я не принц! — я ударил кулаком по подлокотнику кресла. — Он видел меня насквозь! Разве не так? Вы же смотрели на него, де Готе — разве я не прав?
— Сомневаюсь, — говорит тот. — На мгновение ему показалось, что с вами что-то не так, но потом он убедил себя, что это плод его воображения. Вы же видели, как он тряс головой — пытался найти разгадку, но так и не смог. И теперь сомневается в вас не больше, чем в себе самом.
— Дай бог, если так, — я снова набросился на бренди. — Допустим, что он почти поверил, но все же колеблется?