— Я?
Вид у мистика сделался дурацкий: моментально отвернулся изучать воробьев, покраснела даже шея, и высветились тонкие волосы чуть ниже затылка. Как всегда, стоило упомянуть Элоизу. В присутствии девушки Рони вовсе играл роль шута при королеве; лучший шут — тот, кто серьезен, кто веселит не натужным юмором, но каждым жестом и взглядом. Совесть Целеста периодически потрясала кулаками, но удержаться от фырканья в рукав он не мог: романтичные сопли забавны в принципе, а уж в исполнении неуклюжего увальня…
А он? Целест мысленно прогнал саркастичную совесть, как назойливого (рыжего, разумеется) кота: я не бегаю за Вербеной хвостиком, мы на равных, а то и наоборот — Вербена за мной увивается, по-девчачьи, в стиле «ну и катись отсюда», однако Целест старше на пять лет и понимает то, чего не понимает пока сама Вербена.
— Именно, ты. Может быть, даже наградит. Как насчет поцелуя в щечку? — Целест молился, чтобы не заржать, а Рони пожал плечами на беззлобную насмешку. Он не обиделся: привык за столько лет. Целест прав — ерунда все это…
— Почему бы и нет? Пойдем. Только дай доесть утку: за нее все равно заплачено.
Целест все-таки рассмеялся — теперь уместно. Он раздавил окурок в листообразной пепельнице, вытянул длинные ноги, пошевелил носками кроссовок. С реки тянуло прохладой, но вино грело изнутри. Когда никотиновый дым рассеялся, он втянул терпкий осенний воздух.
Из кармана вывалился баллон нейтрасети. Официантка несла счет, чинно вышагивала на каблуках, она отскочила от безобидного блестящего цилиндра, будто от гранаты с сорванной чекой. Целест лучезарно улыбнулся миловидной шатенке в мини-платьице — жаль, так боится Магнитов; вернул «необходимую предосторожность» в карман.
— Отличный вечер. Плевать на «разумных» одержимых, — «и целые склады свеженьких отключенных, и что кровь из-под ногтей вычищать не успеваем». — На все плохое — плевать.
Они всегда заходили через черный ход, предназначенный для слуг и незначимых просителей. Помимо того что Целесту не хотелось бы наткнуться на какого-нибудь расфранченного аристократа или пузатого чиновника в лаково-пурпурном мобиле и с целым выводком одинаковых, как канарейки в клетках, лакеев возле увенчанных позолоченным гербом-львом ворот, он заботился и об отце. Незачем лишний раз напоминать высшему свету, что сын Адриана Альены — нелюдь и «легальный убийца».
Иногда Целест размышлял, как бы принял отец весть о гибели первенца. Скорее всего, с потаенным, спрятанным даже от себя, облегчением. О мертвых говорят лишь добрые слова, и тем мертвецы противоположны Магнитам. Декстра однажды посоветовала отречься от родового имени: «Винсент и я отреклись лет двадцать пять назад, и не жалеем. В наших собственных довольно чести». Но Целест не желал перерезать единственную нить, связывающую с матерью и Элоизой.
Но и возле невзрачной низенькой калитки дежурило двое стражей. Один поспешно выбросил окурок, заметив гостей, из-под подошвы громоздкого сапога предательски сочился голубоватый дымок. Страж досадливо крякнул, увидев, что раздавил почти целую сигарету из-за рыжего сыночка хозяина — чертова Магнита да его напарника.
— Куда? — хмуро осведомился он у Целеста. Рассыльному или служке бы добавил пару крепких выражений, но «мутированных выродков» опасался.
— К сестре. — Целест смерил стража взглядом сверху вниз, благо рост позволял.
Рони пробормотал: «Извините» — и как можно незаметнее проскочил следом.
Когда-то особняк воспринимался дворцом — а особенно возносились ввысь своды мраморных стен, холодных даже в июльскую жару, а пестрые узоры на декоративных окнах чудились далекими, как звезды. Теперь Целест вырос, и разноцветные витражи мерцали, словно переспелые плоды на деревьях — высоко, но можно дотянуться. Иллюзия, однако приятная иллюзия.
«Но иллюзии — не ипостась воина», — улыбнулся он, поднимаясь по смягченным ковровой дорожкой ступеням.
Мелькнули лиловыми тенями слуги, умудряясь даже на довольно узкой лестнице не столкнуться с визитерами. Целест хорошо запоминал лица, однако лакеев отца невозможно было отличить друг от друга, словно их отливали из легкого алюминия, красили в нужный цвет и запускали шнырять по домам и улицам, кланяться и исполнять поручения.
«Если кто-то из них станет одержимым, и не определишь — который». — Целест тронул браслет и перепрыгнул через три ступеньки. Элоиза ожидала его… и Вербена тоже.
По просьбе девочек переоборудовали две комнаты — спальни раздельно, хотя можно перебираться друг к другу, а гостиная общая. «Дальней родственнице» не отказывали ни в чем, хотя порой Целест задавался саркастичным вопросом — потакали бы Вербене в каждом капризе, не стань она «богиней Виндикара и всей Империи Эсколер», или же постепенно статус ее упал бы до «приживалки»?
— Вы ползете как садовые улитки, — послышался сердитый голос, а затем Элоиза втянула обоих в свои владения. Вербена сидела на подоконнике и, похожая на русалку из легенд, расчесывала волосы; смуглая кожа казалась темно-медовой в свете гаснущего вечера. Она соскочила и кинулась к Целесту:
— Привет, — повисла на нем, подтягиваясь на цыпочках, чтобы чмокнуть в щеку. Целест отметил заколку— цветочный венчик, и обнял девушку. Все как всегда. Хорошо. — Так редко заходите… много работы?
— Вроде того. — Он скривился. — Не будем о ней, ладно?
— Да-да. — Элоиза поправила складку на элегантной темно-алой блузке. Она переросла привязанность к розовому и тотемным выбрала багровый. Цвет власти. Цвет открытого огня. — Мы не для того вас позвали, чтобы вы всякие кошмарики про одержимых рассказывали.
— Как скажешь, — выдохнул Рони, он жался к порогу, словно гостиная — бежево-алый уют, несколько кресел и стеклянных статуэток-подставок, вазы с цветами и пара элегантных безделушек, — была переполненной нейтрасетью темницей. Он попытался коснуться Элоизы, но та увернулась. — Все, что хочешь.
— Опрометчивые слова, мистик. А вдруг я потребую твою голову? — усмехнулась дочь Сенатора. Она прикоснулась лакированным ногтем к подбородку Рони, а когда отпустила — он подался назад и спрятался в кресло с ногами. «Теперь будет молчать до конца вечера», — Целест переглянулся с Вербеной.
Все так знакомо.
И это хорошо.
Он запрыгнул на подоконник и зажег сигарету собственным дыханием, вызвав короткие аплодисменты
Вербены и столь же короткое «выпендреж!» Элоизы. Вербена устроилась рядом, глаза ее сияли.
— Короче. — Элоиза выдержала театральную, а вернее, ораторскую паузу. — Мы тут придумали…
— …Чтобы я выступила перед Гомеопатами, — закончила Вербена.
Целест присвистнул. Выдохнул дым в распахнутое окно.
— Вы сидите, как сычи в дупле. Если выбираетесь, так только на облаву. А когда появляетесь среди людей… то есть, — Элоиза запнулась, но продолжила почти моментально, — среди обычных людей, многие относятся к вам предвзято. Можно понять, конечно, но это же неправильно! Я ведь не перестану называть тебя братом, Целест, оттого, что ты плюешься огнем или кислотой?!