«Ничего, получится!» — Целест как раз думал, что пора зачеркивать очередную закорючку на календаре.
Первого марта он проснулся в четыре утра. За окном фиолетовыми пятнами ползли облака, до восхода — часа три еще, но на старом брюзге-вязе уже свили гнезда и горланили горлинки, и пестрил зачеркнутыми метками календарь. В предрассветном сумраке улыбалась Вербена. Целест считал уже секунды; сев на кровати, гладил шероховатую бумагу.
«Что важнее? Амбивалент, объединение или помолвка? Магниты почти никогда не женятся, а уж из „нормальных людей“ кто пойдет за мутанта?.. Вербена. Вербена пойдет».
Она кивала с плаката. Пробивался прохладный, пахнущий ивовым (вербеным) цветом ветер.
Ранняя весна. Хороший знак.
Рони на соседней кровати спал с полуоткрытыми глазами — не первый раз, Целест когда-то пугался, потому что напарник здорово смахивал на мертвеца или кататоника, потом привык. Белки и сетчатка сизо отражали мутные, засеянные облаками небеса. Губы шевелились — может быть, Рони читал его, Целеста, и его грезы превращались в сон. Целест спрыгнул с кровати и пихнул Рони под бок:
— Просыпайся. Сегодня…
Рони скривился — Целесту будто зажженную спичку за шиворот засунули. Действо не начнется раньше полудня, Магнитов призовут к девяти-десяти, зачем торопиться? Он зевнул, взъерошил волосы — они растопырились прозрачными ежиными иглами. Умыться и действовать. Сегодня великий день, и…
«Помолвка. Целеста и Вербены. Элоизы и Кассиуса. Будто надписи на заборах — с „плюсами“ и сердечками, подобной наскальной живописи тысячи лет. Я не добавлю своего. Пусть так. Я выбрал сам».
Он опередил Целеста — нырнул в ледяной душ с головой, целиком, словно смывая недостойные «лучшего друга» мысли.
На Площадь Семи подвезли к семи утра — еще пустынная, она пахла смолой свежих досок, почему-то бумажным клеем и неотвязно — листьями. Стражи косились на Магнитов, старались держаться подальше — впрочем, как проверил Тао, выпивкой делились. Толстый страж, усыпанный веснушками до сходства с перепелиным яйцом, хмыкнул: «Не понимаю, чего вас нелюдями кличут, нормальные ж парни и девчонки». Щербато усмехнулся Аиде, но та отвернулась. Она до сих пор не нашла постоянную пару — вместо убитого мужа.
Периметр Площади — плюс несколько дежурных постов в маленьких скверах, скорее для очистки совести. Стражи маскировались под столбы, Магниты — под камень. Черно-красное и серое. Нельзя мешать веселиться.
Фиолетовое смыло прочь, день иззолото-лазорево выкатился — сразу, целиком, беззастенчиво. Все приветствуют весну, все приветствуют тепло — Вербену тоже будут приветствовать, думал Целест, ловя взглядом ранних посетителей Площади. Пока не гуляк, все больше торговцы палатки ставили, да кто-то из мелких чинов городской администрации суетился. Всякий раз, минуя Магнитов, отдергивались, будто от кипятка.
— Они нас боятся. — Авис традиционно позаимсто-вал у Целеста сигарету.
— Не больше, чем обычно, — возразил Рони. У него уже заныли ноги — от одной мысли, что придется стоять навытяжку до вечера, делалось дурно. Рони прислонился к фонарному столбу.
А Целесту хотелось вогнать шпоры в атласные бока времени или хотя бы наподдать под зад. Сколько можно тянуть? Он ждал слишком долго.
Полосатые и цветастые палатки расцвели подснежниками. Вообще-то в этом году подснежники отцвели в середине февраля еще, тоже озадаченные внезапным теплом. Палатки замещали их. А в палатках — набор «все для праздника», лакированные сахаром яблоки и пунш, бублики в россыпи ванильной пудры и жбаны кисловатого пива. Пахло углем жаровен и гуталином — сапоги начистили до бриллиантового блеска.
На Площадь Семи вели семь улиц — между прочим, официальное толкование названия, и по каждой из них тянулись люди. Кто-то вертел черно-алые флаги на тонких деревянных палочках, похожих на свежие кости. Кто-то заранее хлебал пиво и терпкое прошлогоднее вино — дешевле «догнаться» заранее, на Площади заломят вдесятеро.
Рони и Авис жмурились от наплыва мыслей, эмоций и образов. Потом вылавливать надоело — отсекли экраном. Авис стрельнул очередную сигарету.
— В прошлом году замерзли до сосулек в носу. Спасибо, хоть тепло, — припомнил он.
— Правильно. Так и должно быть. — Целест смотрел в разномастную пестрядь улиц, блекло-зеленую кашу первой листвы, туда, где розоватый горизонт смыкался с землей. — А ты можешь предсказать будущее? — внезапно развернулся к мистику. Тот ведь хвастался — ясо-новидящий, мол.
— Могу, Целест. Оно тебе не понравится.
— Д-да? — запнулся, но сделал вид, что веселится. — И что тебе привиделось?
— Красное, — ответил Авис. — Много, много красного. Но твой век долог, Целест.
Рони вкатился между ними, как слегка подтаявший и липкий снежок:
— Да ну? — фыркнул он, и Целест ощутил будто прикосновение мягкой лапой. Кроличьей счастливой лапкой — все будет хорошо. — А про меня чего-нибудь насмотрелся?
— Про тебя? — Авис смерил сверху вниз, в профиль — одним глазом. — Ты останешься со своим напарником. Навсегда.
— Как непредсказуемо! — Через Целеста фыркать, и оттягивать воротник — жарковато с утра, розовое солнце желтеет и спеет быстрее диких груш. — Эдак и я могу предсказать… вот, например, что через пару часов здесь яблоку негде упасть будет. Засахаренному.
Он не ошибся. Крупой из дырявого мешка ссыпался народ — уже толкались локтями, протирая местечко поближе к сцене. Пахло ванилью, корицей и некрепким алкоголем (крепкий власти города запретили — во избежание беспорядков). На вычищенной площади потихоньку воцарялись промасленные обертки от яблок и пирожков. Народ веселился, шумно спорил, кое-где уже мерялись силой, пели и даже целовались.
Все ждали весны. Все ждали завершения — и начала года.
Эпохи, думал Целест.
Несколько молодых стражей затянуло в толпу — к чертям дежурство, пока начальство не видит, будь поближе к народу. Неплохая, между прочим, политика. От Магнитов, как обычно, держались подальше. В группке парней один — бритый и в щетине, похожий на лупоглазого ежа, сально пошутил насчет Вербены; Целест мигом кинулся к «обидчику» — но на дуэль вызвать не успел. «Еж» со товарищи смотались от «чокнутого мутанта» — аж пятки сверкали. Натурально — подбоем на каблуках.
— Это очень продуктивный способ подружиться с обычными людьми, — прокомментировал ехидный Тао.
Целест только плечами пожал. По мере того как переполнялась Площадь Семи, ожидание перевешивало — невыносимо. Каждая минута весила тонну. Или две. Остальные Магниты скучали или беззастенчиво злоупотребляли страхом — например, бесплатно добывали сэндвичи и пунш на апельсиновых корках.
Неподалеку хмурилась Аида. Она изгрызла губы, и те смахивали на пару кусков сырого мяса. Рони ловил себя на том, что смотрит на вспухшие пиявками губы, с тонкой, едва наросшей кожицей и близкой кровью, — отталкивающее притягивает.