…Зачем? Вербена — Амбивалент, а Виндикар разрушен.
— Большинство аристократии, — Декстра неожиданно хмыкнула, — оказались Магнитами, правда, недоразвитыми — но ничего, мы с Рони их натаскали. Они теперь помогают нам. Надо же, а я не верила Винсенту. Он-то давно прочухал, что вся ваша братия прячет своих деток от Цитадели… — Она осеклась и прикусила язык. — Прости, Целест. Адриан Альена был честным человеком. Может быть, одним из последних честных людей.
— Я знаю, — снова через Рони. — Я ненавидел его. И за это тоже.
— Скоро вернутся Тао Лин, Авис и этот мелкий Триэн, можешь у них сам спро… — Декстра закашлялась на половине фразы и зажала рот покрытой ссадинами и синякам ладонью. — Да, я понимаю. Их ты тоже ненавидишь.
— Тао и Ависа? Нет. Они — «хорошие друзья» — делали то, что должны были. Кассиуса… может быть. За то, что случилось с Элоизой. Она мертва, я правильно понял?
— Нет, — вместо Декстры ответил Рони. — Элоиза не мертва. Ты можешь увидеть ее.
За порогом хибары плыла и въедалась в камни жара. Целест заметил несколько травинок — пожелтелых и высохших от солнца. Но сколько дней и недель провалялся он в беспамятстве?
— Около пары месяцев, — неохотно ответил Рони, который шел за ним, словно паж за королем — или сиделка за больным. «Не надо», — хотелось развернуться и рявкнуть. У меня искалечено лицо, а не ноги.
Он сдерживался и думал об Элоизе.
«Это Пестрый Квартал», — опознал Целест. Он щурился и покачивался, и пришлось даже опереться о дверной косяк. Солнце выбелило каждый камень и каждое дряхлое здание.
— Да.
Злачный район Виндикара неприятно поражал пустынностью. Целест любил его за шум и дрязги, за пьяный смех и дурманные драки, проституток и щипачей, бродяг и беглых каторжников, контрабандистов с шрамами от пуль — стражи Архива редко промахиваются, но человеческое тело живуче — и засаленными холщовыми мешками. Любил и запахи — перегара, пота, паров гашиша и чад курилен. Но теперь Пестрый Квартал хмуро щерился разбитыми и кривобокими постройками — в одной по соседству Целест узнал развалины того самого притона, откуда когда-то забрали Вербену. Притон отстроили в соотвествии с местными порядками — где сгрудив камни и залив бетоном, где заткнув глиной и даже соломой; из открытой двери черно пялилась пустота. Узнал Целест и собственное прибежище — и едва сдержал смех.
«Цирк Уродов, Рони. Здесь был Цирк Уродов».
Рони отшатнулся, неловко замахал ладонями — что-то про наименее разрушенное здание говорил, но Целест плохо его слушал.
«Все в порядке. Я люблю символичность».
И он двинулся вперед, позволяя Рони держать себя под локоть. Пестрый Квартал стал пустынным — потому что остатки Магнитов и примкнувшие недо-Магниты из аристократии пытаются сдерживать одержимых и эвакуируют людей, но Виндикар мертв. Мир Восстановленный — мертв. Иллюзия жизни — не более чем признаки разложения, вздувающие брюхо серные газы и копошение насекомых.
В жару трупы гниют быстро. Целест думал, что желтые и сероватые углы зданий похожи на оголенные кости.
Они миновали пару улиц. От жары и слабости Целеста замутило до радужных кругов где-то подо лбом, чуть выше глазных яблок, и он вынужден был схватиться за предплечье Рони, осязая горячую кожу и ускоренный пульс под ней.
— Все хорошо, — сказал тот, и Целест решил, что привык к этой лжи. — Скоро придем.
Рони не обманул — в последнем точно. Они добрели до очередного полуразрушенного дома — некогда притона или жилой хибары, теперь — ровно никакого значения, и здесь замедлили шаг.
— Целест, я хочу предупредить…
«Не надо. Я увижу сам».
Внутри окутала прохлада, вызвав в памяти образы Цитадели — библиотеки, вероятно, чего-то столь же тихого, печального и священного. Еще Целест подумал о святилищах древности, их именовали храмами и посвящали разным богам — в том числе богу-мученику, богу — Магниту с продырявленными руками и ногами.
В храмах читали молитвы по мертвым. Полумрак и зябкая после уличной жары прохлада навевала мысли о камне и сырой земле.
Целест сглотнул и стер с шеи пот и слюну.
— Заходи. — Женский голос заставил развернуться, на долю секунды представилась Элоиза — в торжественном черно-алом платье, с рубинами в рыжих волосах, и волосы сплелись с желтой травой, что пробивается сквозь щербатый каменный пол. Но потом из темноты выступила Аида.
— Заходи, — повторила она. Переглянулась с Рони и поцеловала его, для чего пришлось чуть наклониться. — А мне пора.
Рони закусил губу. На дне бесцветных глаз плескался страх.
— Понимаю. Но… береги себя. Ты ведь…
— Остаюсь Магнитом. Ладно-ладно, — она улыбнулась ободряюще, — обещаю не лезть в самые жаркие драки. И без того жарковато.
Она ушла, притворив за собой рассохшуюся от старости, но по-прежнему грузную и массивную дверь. Целест шагнул вглубь.
— Элоиза, — позвал он, а потом увидел ее.
Ее разместили на кровати, наверняка добытой из дома кого-нибудь из аристократов — может быть, из резиденции Альена, хотя Целест не помнил просторного двуспального ложа красного дерева с прихотливой резьбой. Миниатюрная Элоиза совсем потерялась на огромной кровати и, укрытая легким одеялом, казалась мирно спящей.
Так оно и было. Приблизившись, Целест различил, как вздымается грудь и чуть вздрагивают ноздри. В изножье и изголовье кто-то оставил цветы — плотные восковые лилии с прохладными лепестками. Лепестки запутались в рыжих волосах.
— Элоиза, — позвал Целест, еще не совсем понимая, почему сестра не просыпается. Потом перевел взгляд с неподвижных — ни дрогнут, ни шелохнутся — век и ресниц на Рони: «Что с ней?»
— Она счастлива, — ответил мистик. — Вечно счастлива. О ней заботятся, и…
Целест понял.
— Requiem aetemam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis, — проговорил он, вдыхая пряный запах лилий и темноту. Затем наклонился к сестре и поцеловал ее в лоб — искореженные недо-губы свело болью, и на бледной коже остался желтоватый сукровичный след. Целест стер его.
Он боялся разрыдаться вновь, как будто Элоиза могла услышать. Не спрашивал: Вербена ли сделала Элоизу одержимой и кто отключил ее — впрочем, не совсем отключил, скорее — сковал льдом вечного покоя.
Зачем спрашивать то, что знаешь?
«Пойдем».
Между пальцев просочились и упали на пол несколько зачерпнутых Целестом лепестков.
— Пойдем, — повторил он вслух, будто надеясь сбежать, прежде чем очередная дыра — внутри, где-то за ребрами, — расползется, как пламя по сухой соломе. — Пожалуйста.
Рони не возражал, хотя и его лицо исказилось болью.
— Да.