В полукилометре от нас высилась стена, защищающая Перевал. Но это был вовсе не тот невысокий, собранный в авральном темпе заплот, что возводился против хрустальных червей.
Теперь Перевал перегораживала высоченная, вровень со скалами, медная стена, подпираемая могучими контрфорсами. Поверху ее шли ряды бойниц, укрытых черепичной кровлей, а по бокам высились мрачные и величественные башни, на которых развевались знамена с символикой ВКС.
В стене имелись узкие ворота, над которыми нависало забрало с косыми бойницами. К воротам вела мощенная металлическими плитами дорога, запруженная людьми и повозками. Станция, куда прибыл наш бронепоезд, имела несколько путей, и на всех них стояли составы, один другого причудливее. Я заметил еще один бронепоезд, без пушек, но зато с катапультами на открытых платформах.
Пока нас конвоировали к воротам, я все пытался отыскать среди снующих туда-сюда людей знакомых, но то ли их не было, то ли я не узнавал никого… Впрочем, трудно разглядеть в бородатом латнике, облаченном в доспехи и шлем, какого-нибудь техника штурманской группы эвакотранспорта «Русь», с которым ты играл в пространственный футбол в сферическом зале 3D-гимнасиума.
А вот нас, похоже, узнали. Несколько человек даже бросили свою поклажу, застыв, точно вкопанные, а какой-то горбоносый, по самые глаза заросший густой черной бородой мужчина в мохнатом плаще, скроенном из полосатой шкуры неизвестного мне животного, попытался заговорить с нами, но Зимин молча отодвинул его, выразительно потрясая мечом.
В воротах бдительная стража в глухих колоколообразных шлемах выставила звенчи и не успокоилась, пока не проверила у наших конвоиров «документы» – в этом качестве выступали полированные бронзовые лепестки, носимые на шее и запястье левой руки. Такие «бэйджики» были тут у всех. Память снова услужливо подсказала нужное словечко: «пайзца».
– Да-а, друг Цендорж, похоже, изменился не только город, но и люди… – с усмешкой сказал я монголу. Тот молча пожал плечами.
Миновав ворота, мы оказались на замощенной площади, с которой открывался вид на знакомое плоскогорье. Знакомое? Я не смог сдержаться и удивленно присвистнул.
Все пространство от леса до реки, некогда пустынное и поросшее редким кустарником, оказалось застроено домами в два-три, а то и в четыре этажа. Причем это были не просто дома, а дома-крепости, дома-замки, с башнями, с какими-то редутами, зубчатыми стенами и даже рвами, заполненными водой из Безымянки. Все здания строились по одной технологии – из медных блоков – и казались воплощениями торжествующей технократии, материализовавшимся в металле гимном промышленному превосходству Земли даже здесь, на Медее. Это впечатление усиливали торчащие там и сям мачты гелиографов, на которых вспыхивали круглые сигнальные зеркала.
За замками, в отдалении, высились трубы и корпуса заводских зданий, теряющиеся в сизом дымном смоге. Я поежился – это походило на преддверие технократического ада.
На обширной пустоши, там, где некогда рос ныне полностью вырубленный лес, грохотали и ворочались паровые механизмы, напоминающие бульдозеры, – явно шла подготовка строительной площадки под какое-то новое сооружение. В стороне бухал барабан, и под его выматывающий душу ритм несколько десятков человек, ухватившись за канаты, поднимали угловатую конструкцию. Всюду копошились люди, слышался гомон и крики, пыль клубами поднималась в бирюзовое небо.
Но самым удивительным и поразившим нас был сверкающий дворец, да, да, именно дворец, выстроенный слева, у Обрыва. Стрельчатые арки, шпили на узких, изящных башенках, флюгеры, витражные розетки в высоких окнах. Весь устремленный ввысь, легкий, горящий в лучах Зоряной звезды, дворец напоминал одновременно и средневековые соборы Европы – пламенеющая готика, торжество духа над плотью, и спейсеры эпохи освоения дальнего космоса, эти межзвездные ковчеги, уносившие землян прочь от колыбели, в неизвестность.
Пораженный, я спросил у Зимина, что это за постройка. Он в ответ гордо задрал рыжую бороду и ответил:
– Это Главный дом. Дом Совета колонии.
– Нам – туда?
Зимин в ответ хмыкнул. Вопрос мой, впрочем, можно было считать риторическим – ну не на завод же нас поведут.
По широкой дороге, выложенной восьмигранной металлической плиткой, мы двинулись в сторону Дома Совета. От блеска начищенной бронзы болели глаза. Когда стены и башни укреплений остались позади, я посмотрел на восток, туда, где некогда лежало огромное тело посадочного модуля.
Моему взору открылась уходящая вдаль равнина, застроенная однотипными домиками под односкатными крышами. Кое-где над домами торчали вышки, но в целом это оказался типичный «низкий город», этакое предместье крупного земного мегаполиса.
На месте же модуля высилась сверкающая многометровая игла обелиска. И именно она окончательно убедила меня, что все происходящее вокруг – не сон, не бред, не игра воображения, а суровая правда. Мы в самом деле оказались на три года выброшены из жизни, вычеркнуты из вселенского бытия. Как, кем, почему – это требовало отдельного осмысления. Пока же надо было попытаться вернуться, снова стать живым, стать собой.
«Через несколько минут я увижу Акку». От этой мысли стало тревожно и даже страшно. Что я ей скажу? Правду? Ну да, конечно. Ураган, сыпучий снег, голод, «объект зеро» и каменный гурий на краю титанической воронки.
– Клим-сечен, – неожиданно прошептал идущий позади меня Цендорж, – не надо говорить про то, что двигает горы. Про все надо, а про это – нет.
– Почему? – не поворачивая головы, спросил я, хотя в душе и сам чувствовал, что монгол прав, уж слишком фантастически это все выглядит.
– Люди верят лжи охотнее, чем правде, – убежденно ответил Цендорж. Я кивнул. В конце концов, Игорь перед смертью просил передать слова об «объекте зеро» некоему Меченому, а не рассказывать всем.
Громада дворца нависла над нами, из ниш в стене выступили стражники, вооруженные странным оружием, более всего похожим на инструмент монтажников-спейсеров. Последовал уже знакомый ритуал осмотра пластинок, чтение сопроводительных бумаг. Нас попросили подождать, Зимин и начальник караула, кажется, кто-то из греков, скрылись за неприметной дверцей.
Ждать пришлось около часа. Когда высокие резные створки дверей, ведущих в покои дворца, распахнулись, в голове моей было пусто, а сердце заледенело…
Мы миновали несколько залов, высоких, наполненных светом и тишиной. Всюду резные колонны, барельефы, статуи. Тщательностью отделки все это великолепие не блистало, скорее наоборот. Сразу вспомнились Темные века, Каролинги, едва пересевшие из седел варварских вождей на королевские троны.
– Домина Анна ждет! – торжественным голосом возвестил некто в изукрашенных доспехах и толкнул дверь кабинета. Я с удивлением узнал в этом человеке секретаря колонии Иеремию Борчика. Облизнув пересохшие губы, я шагнул внутрь.
Небольшая комната, два окна, стол, шкафы, эмблема ВКС на стене. Акка почти не изменилась, только похудела да волосы стала стричь короче. Впрочем, нет, когда я посмотрел в ее глаза, то понял – изменилась. И дело тут не в усталых морщинках, просто Акка стала тем, кем, наверное, и должна была стать.