Так я и шел. И пока я шел, я думал. Одно из преимуществ вечерней прогулки с пистолетом, упирающимся в ребра, в том, что она способствует истинно высокой оценке даже самых незначительных радостей. Таких, как появление на тротуаре старого друга с белым раскрашенным лицом, имитирующего походку прохожих.
— Привет, Арне, — бросил я, когда мы поравнялись с ним. Я надеялся, что он уловит в моем голосе ноту отчаяния.
Арне сделал преувеличенно низкий поклон, засунул правую руку в карман, подражая моему похитителю, и сбоку чуть позади пристроился к нам. Самое время разыгрывать дурака! Лицо Арне приняло озабоченно-злое выражение. Глаза бегали взад-вперед. Он в совершенстве изображал вороватую подозрительность, и моему похитителю это не понравилось. Он сделал угрожающий жест в сторону Арне. Арне с преувеличением повторил его.
Вот он, мой шанс. В те несколько мгновений, пока разыгрывается это двойное представление, я сумею улизнуть.
Или, вернее, я бы сумел улизнуть, если бы не заметил в толпе бесспорно представительную фигуру в темно-синем костюме с красной гвоздикой. Мистер Тони Романья.
Я решил, что тут слишком много загадок и будет лучше, если я немедленно разгадаю хотя бы одну из них.
— Уберите этот дурацкий пистолет, — бросил я своему похитителю. — Ведите, куда вам приказано меня доставить.
— Вы хотите сказать, что я могу доверять вам?
— Конечно.
Он иронически посмотрел на меня, но вынул правую руку из кармана.
— Знаете, мне говорили, что раньше вы были немного другим.
— Полагаю, что я совсем не изменился.
— О чем они не упомянули, так это о том, что вы ужасно глупый. Меня зовут Этьенн. Пошли, ребята уже заждались.
И мы зашагали дальше в ночь, полную тонкой иронии и легких прозрачных экстазов, в парижскую ночь звуков аккордеона и запахов жареных каштанов.
Этьенн немного нервничал. Наверно, это было его первое похищение человека. Но он изо всех сил старался оставаться спокойным.
— Пошли, — бросил он, — мы возьмем такси. И не пытайся шутить со мной. У меня все еще есть пистолет.
Такси остановилось, мы сели, и Этьенн назвал водителю адрес в тринадцатом округе, недалеко от Порт д'Итали. Но только мы отъехали, как услышали с переднего пассажирского сиденья какое-то рычание. Оказалось, там сидит большой черный французский полицейский пудель. Он недоброжелательно смотрел на нас собачьими глазами, в которых сверкала готовность к нападению, и издавал пугающие звуки, как это делают собаки, когда оттягивают губы назад, обнажают зубы и становятся похожими на Кинг-Конга, схватившего Жертву.
— Что с собакой? — спросил Этьенн.
— Наверно, — объяснил водитель, — у кого-то из вас, джентльмены, есть оружие.
Собака между тем довела себя до такой истерики, что у нее изо рта пошла пена. Шерсть встала дыбом, будто наэлектризованная, желтые капли, выглядевшие как средство для очистки ржавчины, сбегали с клыков, глаза вспыхивали то зеленым, то красным огнем, точно светофор дьявола.
Этьенн быстро принял решение и сказал:
— Да, у меня есть пистолет, и что дальше?
— Мне все равно, — ответил водитель и пожал плечами, — но собака, ей это не нравится.
— Вы не можете объяснить ей? Человек имеет право носить оружие, собаке до этого нет дела. Понимаете? — рассердился Этьенн.
— Это умная собака, мсье, — вступился за пуделя водитель. — Мне очень жаль, но я должен признать, что, хотя ваши доводы имеют смысл, ваш подход, в сущности, несовершенен. Собаку нельзя осуждать. При всем ее очевидном упрямстве она абсолютно верно реагирует на требования беспощадной окружающей среды. Чтобы упростить дело, скажем так, собаке будет приятно, если вы осторожно положите свой пистолет на переднее сиденье. Я верну вам его в конце поездки, и все будут удовлетворены.
Этьенн так не считал, но ему нечего было возразить, особенно парижскому таксисту с полицейским пуделем.
Этьенн отодвинулся от ощетинившейся клинообразной собачьей головы, однако сверкающие дикие глаза все время следили за его рукой, и мягко положил пистолет на переднее сиденье. Он откинулся назад, но собака по-прежнему не спускала с него глаз.
Этьенн терпел сколько мог, но в конце концов не выдержал и спросил таксиста:
— Я все сделал, как вы предложили, она что, должна все время так смотреть на меня?
— Не обращайте внимания, мсье, — успокоил таксист. — Она ничего не имеет в виду, просто у нее такая манера.
Пока мы ехали по освещенным ночным улицам города парадоксов, Этьенн напряженно смотрел прямо перед собой и чуть покачивал головой. Я слышал, как он бормотал: «Долбаная собака, черт ее возьми. А как насчет этого?»
Наконец мы приехали по нужному адресу. Этьенн расплатился и получил назад свой пистолет. Мы стояли на тротуаре, а такси уехало.
Этьенн смотрел ему вслед даже тогда, когда машина скрылась из вида. Я еще немного подождал, потом спросил:
— Ну а сейчас что случилось?
— Не знаю. — Этьенн уставился на меня, как человек, только что пробудившийся ото сна или, может, только что погрузившийся в сон.
— Что вы имеете в виду под «не знаю»?
— Я имею в виду, что не могу вспомнить адрес. Давайте пойдем выпьем. Мне надо прийти в себя.
Мы нашли бистро недалеко от Тольбьяка. Там я взял Этьенну коньяк, а себе джину с апельсиновым соком. На самом деле Этьенн не забыл, куда мы идем. Просто он хотел таким образом выиграть немного времени, чтобы успокоиться и привести в порядок нервы.
В сигаретном дыму «галуазок», [45] в бистро, наполненном смехом и звуками аккордеона, я немного узнал о нем. Он корсиканец, но в отличие от многих своих соплеменников не жестокий. Благодаря его внешности и репутации острова ему всегда дают задания вроде этого. Сам он такого бы не выбрал, но, впрочем, у кого из нас большой выбор в подобных вопросах?
Мы миновали несколько домов на рю Массена, затем повернули налево на авеню де Шуази, прошли еще несколько домов и вступили в Чайнатаун, который расположен внутри этих кварталов. Позади ряда высоких домов, названных именами композиторов и художников — Пуччини, Пикассо, Рембрандт, Сезанн, — расползлись бесчисленные маленькие лавчонки и рестораны, где можно отведать вьетнамскую, лаосскую и камбоджийскую кухню. Правда, там почти у всех блюд вкус, как в китайском ресторане, в особенности если добавить рыбьего жира. По соседству с ними маленькие рынки под открытым небом завалены овощами странных очертаний и невероятного цвета фруктами. А высокие современные здания заполнены «лодочным народом» (людьми, живущими в своих джонках на реках и в заливах Индокитая). В «высотки», как я слышал, французы помещают тех, кто имеет право требовать французское подданство, потому что раньше жили во французских колониях. Говорят, что полиция держится в стороне от этого района. Индокитайцы (или есть какой-то другой общий родовой термин, каким их называют) сами себе полиция. Иногда тело падает с одного из верхних этажей, обычно Жертва — игрок-неплательщик. В Чайнатауне это называется Правосудие небоскреба.