— Ни слова больше, Олли. Я все понимаю. Ты уже взрослая девушка. Кстати, а что приготовил Джонни?
— Спагетти.
— Ммм…
* * *
В итоге вечер прошел намного лучше, чем ожидала Маргарет. В какой-то момент она даже обнаружила, что ее развеселила чья-то реплика в оживленной беседе, царящей за столом. На короткое время она забыла о том, что привело ее в Рединг, но потом вспомнит все, и на глаза снова навернутся слезы. Да, похоже, ей придется напоминать себе, что если не ради собственной персоны, то хотя бы ради Оливии следует держать себя в руках.
Было уже больше одиннадцати, когда она ушла, отказавшись от стаканчика на дорожку и поблагодарив Джонни за ужин.
— Я позвоню тебе в субботу, — повторила Оливия, провожая ее до калитки.
Они обнялись, и Маргарет села в машину. Я не заплачу, твердо сказала она себе, заводя мотор… по крайней мере, до тех пор, пока Оливия может меня видеть.
* * *
Остаток недели Маргарет провела в крайнем напряжении, стараясь не отходить от телефона надолго. Она не могла толком ни есть, ни спать. Это напряжение неизбежно наложилось на стресс, полученный накануне.
К утру субботы она уже готова была признать, что, возможно, разумнее было бы прервать отпуск и вернуться на работу, где все-таки легче отвлечься от тяжелых мыслей. Всю субботу она не выходила из дому, боясь пропустить звонок Оливии, и в четыре часа дня поддалась наконец соблазну, который одолевал ее всю неделю, и набрала номер дочери.
Подошедший к телефону Джонни тепло поздоровался с ней. Но когда Маргарет попросила Оливию, юноша, немного поколебавшись, сказал:
— Они, к сожалению, еще не вернулись.
— Они?
— Да. Отец Оливии заехал за ней сегодня утром.
Отец Оливии?.. Джордж?!
Только позже Маргарет поняла, что бросила трубку, ничего не объяснив Джонни. Однако ее так поразили услышанное — несмотря на то что это в каком-то смысле лишь подтвердило страхи, терзавшие ее всю неделю, — что она просто не могла продолжать беседу.
Маргарет стояла перед телефоном, дрожа всем телом. Джордж и Оливия встретились… Зачем?! Ее сердце сжалось от ужасного предположения. Неужели он хочет убедить ее последовать собственному примеру и позаботиться о том, чтобы не оставлять потомства? Если так…
Она почувствовала, как ногти впились в ладони, а тело напряглось от злости… От злости, которая, как она подозревала, направлена была не только на Джорджа.
Оливия — ее дочь, ее дитя. Джордж не принимал участия в ее воспитании… в ее жизни.
Потрясенная собственной реакцией, она направилась в кухню. Я ревную, призналась себе Маргарет. Сомневаюсь в любви собственной дочери!
Ей пришлось сесть. Она чувствовала жуткую слабость; тело стало непослушным, готовым подвести в любую минуту.
Как могла Оливия поехать с ним? Она, несомненно, понимала, как беспокоится мать, ожидая ее звонка. И конечно, догадывалась, что та будет звонить сама… разыскивать дочь.
Маргарет почувствовала горький привкус во рту. О чем она думает? Что с ней творится? Она ненавидела себя за внезапно проявившиеся свойства характера, будто бы отверзшие пропасть у ее ног.
В коридоре висело зеркало. И Маргарет вдруг обнаружила, что уже подошла к нему и смотрит на свое отражение, словно стараясь отыскать признаки испытываемого ею ужаса, некие внешние проявления отвратительных черт, только что распознанных в себе.
Как она могла испытывать подобные чувства? Она, которая всегда поощряла стремление Оливии заводить собственных друзей, жить своей жизнью, которая отказалась от попыток накрепко привязать ее к себе какой-либо разновидностью эмоционального шантажа, которую искренне радовал независимый характер дочери? Сколько раз ей приходилось выслушивать похвалы друзей за то, что она смогла избежать ловушки, подстерегающей многих одиноких матерей, и позволяла Оливии быть иногда даже слишком самостоятельной?
И вот, пожалуйста, — она стоит здесь, отравленная самой черной ревностью, подозрениями и горечью, и все потому, что Оливия сейчас с Джорджем!
Джордж. Маргарет корчилась, как от боли, в предчувствии большой беды, хотя понимала, что, как бы это ни ранило ее, отец и дочь не могут не интересоваться друг другом, не могут не стремиться встретиться, поговорить.
Она никогда не скрывала от Оливии, сколь мучительным был для нее развод. Как и не пыталась очернить Джорджа в глазах дочери. Любовь проходит, мягко объясняла она, когда Оливия, еще не разбиравшаяся в хитросплетениях взрослых отношений, спрашивала, почему у нее нет папы.
Пока Оливия росла, она не раз повторяла, что ей ничего не нужно от отца. Неужели дочь лгала… лгала, щадя ее, свою мать?
Но разве в глубине души Маргарет не считала, что интерес Оливии к Джорджу был бы только естествен? Возможно, из любви к ней, из сострадания она и подавляла его. Но сейчас, оказавшись перед необходимостью выяснить все возможное о состоянии своего здоровья, разве она не обрела идеальный предлог, весомую причину для того, чтобы побольше узнать об отце?
Маргарет попыталась поставить себя на место Оливии… И вынуждена была признать, что, возникни внезапно на пороге ее дома отец, она бы тоже не удержалась от искушения поговорить с ним.
Нет, вина лежит не на Оливии, а на Джордже!
Он не желает становиться между матерью и дочерью, заявил ей Джордж. Когда же он успел передумать? Или он просто лгал ей тогда? А она, легковерная дура, как всегда, поверила ему!
Куда они поехали? О чем они говорят? Что, если Джордж уже успел сказать Олли что-то, что причинило ей боль, напугать ее?.. Что, если попытался убедить поступить так, как он, и навсегда лишить себя радости иметь детей?..
Маргарет обнаружила, что чуть ли не заламывает руки под воздействием своих воображаемых страхов, заполонивших разум и не оставивших места ничему другому.
Зазвонил телефон. Она схватила трубку дрожащей рукой. Но это оказался всего лишь Джим, который сообщил, что договорился о необходимом обследовании, которое Оливия сможет пройти в ближайшие каникулы.
— Она могла и не унаследовать дефектный ген, — мягко напомнил он Маргарет. — Но лучше, конечно, в этом удостовериться.
Ей, разумеется, пришлось все объяснить Джиму. Прежде он ничего не знал о ее прошлом за исключением того, что она разведена. Маргарет всегда пугала необходимость открывать правду чужим, ей ни к чему была их жалость.
— А вы не заняты сегодня вечером? — неуверенно продолжил Джим. — Здесь открылся один новый ресторан…
— Простите, Джим, но я жду звонка Олли, — прервала его Маргарет.
— Ну что же, может быть, в другой раз.
Положив трубку, Маргарет подумала, что несправедлива к нему, а возможно, и к себе. Джим Перкинс — добрый, деликатный человек, многие женщины были бы счастливы видеть в нем своего потенциального мужа. Так почему же она не испытывает к нему ничего, кроме дружеской симпатии?