Хотя больше всего на свете мне сейчас хотелось соврать, что я отбыл по срочному делу куда-нибудь к чертям собачьим. Например, в Шиншийский Халифат. И вернусь не раньше, чем через год.
Но мало ли чего мне хотелось.
— Видывал я на твоём лице всякие интересные выражения, — заметил Джуффин. — Но сейчас ты превзошёл самого себя. Что случилось-то?
— Ещё один спящий псих случился. Абилат нашёл где-то под крыльцом и теперь зовёт меня разделить с ним эту несказанную радость. Следовательно, спокойно жить дальше пока не получится.
— Вот как, — задумчиво протянул Джуффин.
И всё. Больше никаких комментариев. Совершенно на него не похоже.
Я открыл было рот, чтобы спросить, не хочет ли он сам поучаствовать в исцелении спящего. Потому что я, так и быть, уступлю свою очередь. Рыдая от облегчения.
Но тут Джуффин сказал:
— Если опять провоняешь безумием, сразу дуй ко мне. С этой бедой я легко справлюсь. И тебе не придётся прятаться от людей до самого вечера.
— Ясно, — кивнул я.
Куда уж яснее. «Вот конкретно тут я тебе помогу, а всё остальное, будь любезен, сам» — таков дословный перевод этой фразы.
Впрочем, и на том спасибо.
— Просто это твоё дело, а не моё, — мягко сказал Джуффин. — Оно само на тебя свалилось прошлой ночью. А меня в этот момент не то что в Ехо, вообще в Мире не было. Хотя я, положа руку на сердце, не так уж часто шляюсь неведомо где всю ночь напролёт. Значит, мне и дальше не следует в это лезть. Я с уважением отношусь к указаниям судьбы. Особенно к настолько внятным. И тебе советую.
Ну что тут скажешь. Да, да и ещё раз да.
Но кому от этого легче.
На первый взгляд, сегодня всё было совсем иначе. Вместо тёмной, обсаженной густым кустарником дороги и лунного света из-за туч — залитый полуденным солнцем сад с аккуратными клумбами, на которых начали распускаться мелкие зимние цветы, большой дом из светлого кирпича, с ярко-зелёной крышей и пёстрыми занавесками на окнах. Более неподходящей обстановки для страшного сна захочешь, не выдумаешь.
Однако, у человека, скрючившегося у нарядного крыльца, было на этот счёт своё мнение. Он распрекрасно сходил с ума от ужаса, невзирая на идиллические декорации. Бывают такие упорные люди, которых с пути к намеченной цели ничем не собьёшь.
Мне на них везёт.
— Получилось гораздо интересней, чем в первый раз, — говорил я Джуффину примерно полчаса спустя. — Вчерашний красавец просто был уверен, будто его проглотила живьём какая-то неведомая дрянь. Нормальный человеческий страх, мне и самому неоднократно снилось, как меня хотят сожрать; правда, я благоразумно просыпался до начала трапезы. Но вполне могу представить дальнейшее развитие событий. А сегодняшний меня по-настоящему удивил. Он, понимаешь, отсчитывал последние минуты этого Мира. То есть, был уверен, будто мы все вот-вот исчезнем. Не просто умрём, а отменимся, словно не было ничего, никогда. Такое, понимаешь, абсолютное небытие, возведённое в степень бесконечности, отменяющее не только воспоминания о нас, но даже саму возможность нас вообразить или придумать — не знаю, как ещё объяснить. И он, бедняжечка, в такой неудачный момент к нам попал, поэтому теперь отменится вместе с нами навек, а ведь мог бы продолжать существовать — где-то там, у себя дома, куда теперь нет возврата. Осталось всего несколько минут, и отсчёт пошёл. Каждая секунда — удар. Причём физически ощутимый удар — изнутри и одновременно снаружи. Это, собственно, самое страшное: всем телом чувствовать, как сквозь тебя утекает твоё последнее время, быть дырявым решетом и не уметь это исправить. Вот это, я понимаю, мастер кошмара! Минимальными выразительными средствами создал ситуацию, в которой даже самому крепкому рассудку долго не продержаться. Жаль, что этот гений уже проснулся у себя дома, неведомо где. А то порекомендовал бы его Малдо: бедняга зачем-то устроил при своём Дворце Ста Чудес «Дом Страха» и внезапно обнаружил, что не знает, как пугать посетителей. Теперь всех расспрашивает, кто чего в детстве боялся, но на выходе — сплошной бесконечный Лойсо Пондохва, одна страшная сказка на несколько поколений. Один я как нормальный человек боялся крыс, высоты и что мне отрубят голову. И ещё стать людоедом.
— Что?
— Стать людоедом, — повторил я. — Мне казалось, это вообще самое страшное, что может случиться. Проснуться однажды утром и обнаружить, что я теперь людоед. И придётся вместо омлета с печеньем жрать на завтрак каких-то дурацких чужих людей — голыми, сырыми и даже немытыми.
— Смешно, — меланхолично кивнул Джуффин.
— Сам знаю, что не очень. Но это правда.
— Лучше скажи, как ты себя чувствуешь?
— А что мне сделается? Сижу тут, как видишь, целый и невредимый, не исчез вместе с воображаемым миром чужих грёз, не порвался под напором потока времени. А напротив, хлебнул бальзама Кахара, закурил и буквально с минуты на минуту потребую камры и чего-нибудь пожрать, это дело решённое, верь мне.
— Верю.
— И хвала Магистрам, что так. Потому что ещё буквально четверть часа назад я стоял на четвереньках в чужом саду и мычал нечто невразумительное. Уговаривал себя не поддаваться чужому страху, не нырять в чужую бездну, не умирать чужой смертью, не сходить с чужого ума. Уговорил, как видишь. С грехом пополам. Удивительно всё же, как эта дрянь меня затягивает! Был нормальный человек, причём прекрасно помнил вчерашний опыт, примерно знал, чего ждать, приготовился сопротивляться, но стоило посмотреть в глаза этого спящего, и — хлоп! — приехали. Следующая станция Приют Безумных. Прощай, прекрасный Мир.
— Но ты справился, — заметил шеф.
— И даже быстрей, чем вчера, — вставил Абилат, который отправился со мной в Дом у Моста, чтобы лично передать меня Джуффину, из рук в руки.
Всё-таки безумием я, по его утверждению, слегка попахивал, а знахарское призвание сродни неодолимому инстинкту. Если уж нос врачевателя чует присутствие болезни, никакой здравый смысл не заставит его покинуть пациента без присмотра.
— Ты понял, как он это делает? — спросил его Джуффин.
Абилат печально помотал головой.
— Я понял, что Макс устанавливает слишком тесный контакт с пациентом. И полностью разделяет с ним безумие, а потом сам же себя оттуда вытаскивает, причём той частью сознания, которую знахари древности назвали «огненным я», авторы медицинских трактатов эпохи Короля Мёнина — «тёмной стороной ума», а Клеви Маннас, величайший врачеватель Эпохи Орденов — «острием духа». Его определение, пожалуй, ближе всего к моему интуитивному пониманию… Впрочем, неважно. Важно, что Макс хорошо знаком с этой частью себя и умеет, пользуясь её силой, отменять распад сознания — не только своего, но и пациента. Теоретически я это более-менее понимаю. Но повторить не могу. По крайней мере, сегодня не смог. Причём провалился уже на первом этапе: сколько ни смотрел в глаза спящего, ничего кроме обычного в таких случаях сострадания не почувствовал.