— Какой еще документ? — возмутился я.
— Тот, что лежит у вас в ящике письменного стола, — не моргнув глазом, ответил тот.
Я попросил разрешения вернуться в кабинет. Полицейский разрешил, но последовал за мною. В кабинете он стал с интересом осматриваться.
— Всегда любопытно, — пояснил он свой интерес, — взглянуть, как устраиваются мои подопечные. Тем более профессора… Обычно, моими клиентами бывает публика попроще или побогаче, — простодушно пояснил он, мимоходом повысив меня в статусе.
Выдвинув ящик, я и впрямь обнаружил в нем какую-т бумажку. И готов поклясться, что раньше ее у меня точно не было. Что это за бумажка, я разглядеть не успел, потому что полицейский ловко выхватил ее у меня из пальцев.
— Браво, вы молодец! — обрадовался полицейский, аккуратно складывая листок пополам и пряча его в свой бумажник. — Теперь можете не торопясь собираться. Грэг, — окликнул он одного из своих «близнецов», — помогите господину философу.
Черный «опель», как я и предполагал, свернул с проспекта Свободы к зданию департамента. Сидя между двумя типами, столь заботливо приводившими в чувство мою жену, я не испытывал каких-либо ярких эмоций, вроде страха или негодования. Напротив, все происходящее казалось мне естественным развитием событий. После ночи, проведенной в борьбе с приступом всезнания, я был бы удивлен, повернись события как-то иначе. Если существовала эта Башня, если она действительно была тем, чем должна быть, никто, имеющий хоть какое-то отношение к ее возникновению, не мог быть оставлен в покое. Сладкие речи господина Советника были лишь приманкой в мышеловке.
«Подозрение в измене — чушь. Бумажку ловко подбросили… Им нужен легальный повод, чтобы включить меня в этот проект без моего на то согласия, — спокойно подумал я. — Не исключено, что и профессор Витгоф уже где-то сидит, разрабатывая программу своих экспериментов, — он и тот неизвестный изобретатель Башни».
На этот раз перед скромным университетским преподавателем распахнулась не только калитка, но и ворота целиком. Правда, в само здание департамента меня провели не через парадное, а через боковую пристройку, из которой, отворив тяжелую железную дверь, проводили в подвал и по неширокому коридору с толстыми трубами под потолком — в обширное помещение, где у белого экрана, занимающего целую стену, толпились несколько человек в штатском. Чем бы ни была эта комната, на тюремный карцер она явно не походила. Удивляло то, что в ней не было электрического освещения. По стенам, обшитым панелями темного дерева, в замысловатых хрустальных бра ровно мерцали большие, настоящие восковые свечи. Слышалась медленная мелодия. Кажется, Брамс. В одном из углов я заметил ломберный столик, за которым несколько мужчин в смокингах увлеченно метали карты. Пол, навощенный паркет которого матово блестел в мерцании свечных язычков, довершал иллюзию светского бомонда. Портили эту благостную картину только киноэкран и совершенно неприличные в таком месте легкие металлические стулья напротив него.
Как только мы вошли, стоящие у экрана обернулись и один из них, оказавшийся господином Советником в смокинге, разведя руки, словно собираясь меня обнять, воскликнул:
— А вот и господин ученый! Господа, — обратился он к присутствующим, — имею честь представить Валерия Кимона, ученого, подающего большие надежды, пока еще в степени бакалавра, но в скором времени, я надеюсь, одного из крупнейших деятелей науки нашего государства.
Присутствующие одобрительно зааплодировали. Из-за столь романтичного освещения было довольно сумрачно, и я не сразу разглядел в кучке хорошо одетых мужчин своего брата.
— Бруно?
— Валерий? — эхом отозвался высокий господин с ежиком седых волос и широким, властным лицом. Наше внешнее сходство заключалось лишь в цвете и разрезе глаз. Чуть раскосые, они отливали разными оттенками от серо-голубого до темно-зеленого, словно так и не могли определиться с цветом.
— В чем дело, Валерий? — с неподдельной тревогой спросил Бруно.
— А ты не знаешь?
— Нет.
— Арестован по подозрению в государственной измене.
— Какого черта! Они что, не знают, чей ты брат?!
— Знают, но им нужна моя голова. Пока что — в качестве мыслящего агрегата, а там, может быть, для чего-нибудь еще.
— Идиоты!
— Отнюдь нет. Важнейший проект. Нужны разработчики, а дураков, чтобы идти в этот проект добровольно, не нашлось.
— Ты действительно что-то такое… совершил?
— Ага, якобы стащил у Советника бумажку со стола.
— О боже…
— Господа, — вмешался Советник, — я понимаю, вы рады встрече, однако пришло время заняться тем, ради чего мы все здесь собрались. Прошу садиться.
Он указал на ряд легких алюминиевых стульев, расположенных полукругом перед экраном. Бруно мягко подтолкнул меня к одному из них.
— Не отчаивайся, — шепнул он, когда и без того неяркий свет стал меркнуть. Невесть откуда появившиеся бесшумные слуги накрывали свечи медными колпачками. В ответ я только пожал плечами.
Едва погас свет, ровно застрекотал проекционный аппарат и голубой луч пролег над головами. Я уставился на экран. Мелькнули какие-то цифры, медленно проплыло предупреждение об ответственности зрителей за разглашение государственной тайны, после чего замигали кадры, заставившие зрителей затаить дыхание. На экране люди в серых балахонах собирали прибор, напоминающий короткоствольный пулемет. Руководил ими маленький человек, снабженный природой большим носом, оттопыренными ушами и основательной плешью на лобастой голове. Движения его были суетливы и молниеносны, лишь изредка он позволял себе постоять на одном месте, застывая в картинной позе со скрещенными на груди руками. Помощники его, закончив сборку, навели ствол «пулемета» на группу других людей — в полосатых больничных пижамах и с одинаковыми лицами клинических идиотов, бестолково копошащихся в дальнем углу.
— Только что мы наблюдали сборку аппарата Румова, — раздался во внимательной тишине мягкий голос Советника. — Вы видите первое и последнее испытание этого удивительного прибора на группе пациентов психиатрической клиники. Пациенты обречены на полное затмение рассудка и совершенно асоциальны в своем поведении…
Как бы иллюстрируя слова комментатора, один из «пациентов» ткнул пухлым кулачком в лицо своему товарищу по несчастью. Сдачи он не получил и поэтому продолжал молотить по бессмысленно ухмыляющейся физиономии. Потом невидимый оператор нацелил камеру на группу Румова. Низкорослый человек, скорее всего сам Румов, замахал руками и что-то беззвучно закричал. Его ассистенты склонились к аппарату, напряглись и застыли. Несколько мгновений ничего не происходило, но вдруг, без сколько-нибудь заметного перехода, у «пациентов» изменилось выражение лиц. Драчун прекратил тузить улыбчивого и как бы отшатнулся в ужасе. По руке у него стекала кровь, и он принялся тщательно вытирать ее полой пижамы. Избитый перестал улыбаться и мазнул тыльной стороной ладони по губам. На лице его проявились удивление и обида.