Бывают ночи, когда тебе опять нужна моя помощь, но это не то, что прежде. Бывают ночи, когда я выглядываю из окна в надежде услышать громогласное «Ганз н’ Роузес», но это совсем не то, что прежде.
Мы потихоньку готовимся к Рождеству. Похоже, мне предстоит провести его с эксцентричной матерью Санди в Коннемаре, а следующий день, святого Стефана, в Дублине, с семьей. На этой неделе у нас была встреча поддержки Хизер, и мы обсуждали с ней, как приготовить рождественский ужин – на нем будет присутствовать Джонатан, впервые. Мы с ней вместе собираемся походить на кулинарные курсы, чтобы научиться готовить восхитительные рождественские блюда. Что я, что Санди спокойно относимся к Рождеству и не особенно ждем этих праздников. Если бы мы с Хизер могли провести его вдвоем, это было бы чудесно, но так не получится. Доктор Джеймсон убежден, что семейные распри лучше, чем одиночество. Его попытки найти себе хоть какую-то компанию на Рождество, которое многие, судя по всему, предпочитают встретить одни, вынуждают меня с ним согласиться.
– Ну ладно. – Ты громко хлопаешь ладошами прямо посреди ее фразы, не в силах больше слушать этот бред. Мы с Санди так глубоко погрузились в свои мысли, что едва не подпрыгиваем от неожиданности. – Я думаю, достаточно. – Ты смотришь на Санди, и он смеется.
Девушка оскорблена в лучших чувствах, и я пытаюсь как-то сгладить ситуацию. Встаю и провожаю ее до дверей.
– Ну, что вы думаете? – спрашиваю их, возвратившись в комнату.
Доктор Джеймсон трет переносицу.
– Я думаю… она замшелая.
Санди смеется. Уже не в первый раз. По-моему, он не осознает, что мы его видим – как будто мы психи из телевизора, а он на нас смотрит, не понимая, что есть обратная связь.
– Ну, у нас есть еще претендентка. – Я пытаюсь подбодрить доктора Джея, он сегодня что-то совсем сник.
– Нет. Пожалуй, достаточно, – тихо, будто сам себе, отвечает он. – Достаточно. – Он встает и идет к телефону на кухне. У него в отличие от твоего или моего дома планировка не свободная, а такая, какая была в семидесятые годы. И обои, кажется, остались с тех времен.
– Не надо, док. Не отменяйте встречу, – говорю я.
Он смотрит в блокнот и рассеянно спрашивает, глядя на номера телефонов:
– Кто должен прийти? Рита? Нет, Рена. Или Элейн? Я запутался. – Он перелистывает странички. – Их тут столько.
– Сейчас почти три часа, доктор Джей. Уже поздно отменять встречу, она придет с минуты на минуту.
– Машина подъехала, – говорит Санди из комнаты.
Доктор Джей устало вздыхает и закрывает блокнот. Я вижу, что он потерял надежду, и у меня сердце разрывается от жалости. Он снимает очки, и они повисают на цепочке у него на шее. Мы все подходим к окну в гостиной, как всегда, чтобы рассмотреть очередного посетителя. Перед домом паркуется желтая машинка. «Мини-купер». Из нее выходит пожилая дама в бледно-лиловой шляпке из мягкой шерсти и изящном кардигане. Высокая, привлекательная, чем-то похожая на плюшевого мишку.
– Олив, – вдруг говорит доктор, и голос у него живой и бодрый. – Я вспомнил, ее зовут Олив.
Смотрю на него, пряча улыбку.
Олив оглядывает дом, садится обратно в машину и заводит двигатель.
– Она уезжает, – говорит Санди.
– Не-а, – отвечаешь ты, убедившись, что машина не трогается с места.
– Просто сидит, и все, – сообщаю я.
– Похоже, застыла от смущения. Испугалась. Если мы ее так бросим одну, через три секунды она уедет. И нет проблем, – ухмыляешься ты.
Доктор Джеймсон замирает у окна, а потом, ни говоря ни слова, выходит из комнаты.
Мы смотрим, как он идет через сад и подходит к машине.
– Говорит ей, чтобы у… матывала, – хмыкаешь ты. – Глядите.
Я тихо вздыхаю. Твой юмор неуместен, и, хоть я к нему привыкла, как и вообще к тебе, все равно это раздражает.
Доктор Джеймсон огибает машину и вежливо стучит в водительское стекло. Мягко приветствует Олив и с улыбкой приглашает ее выйти из машины. Я никогда раньше не видела, чтобы он кому-нибудь так улыбался. Она смотрит на него и сжимает руль так крепко, что побелели костяшки пальцев. А потом ее пальцы расслабляются, и двигатель глохнет.
– Думаю, нам надо оставить их вдвоем, – говорю я, и вы с Санди растерянно на меня смотрите. – Пошли.
Когда я прохожу со своей парочкой мимо доктора, он нисколько не возражает против того, что мы уходим. Напротив, весело машет нам на прощание и ведет свою гостью в дом. Вижу, что тебя это слегка задело, и не могу не усмехнуться.
В тот же день, спустя полтора часа, я тихо проскальзываю в районный спортзал и сажусь рядом с папой. Сегодня, может, и небольшое, но все же важное событие: ученики школы тхеквондо получают свои пояса. Оранжевый пояс Хизер символизирует восход солнца. Оно только-только появилось на небосклоне, бесконечно прекрасное, но мощь его еще не явлена. Аналогия проста: ученики уже ощутили красоту тхеквондо, но еще не овладели его силой. По-моему, я тоже заслужила какой-нибудь пояс.
Зара сидит на коленях у Лейлы с другой стороны от папы, так что сейчас мы не можем использовать ее как посредницу.
Хизер видит меня, вспыхивает от радости и машет мне рукой. Она никогда не волнуется по поводу жизненных испытаний, расценивает их как некое приключение и по большей части сама же их организует, черпая из них максимальное вдохновение.
– Пап, – говорю я. – Насчет работы…
– Все хорошо.
– Ну, спасибо тебе, правда.
– Не за что. Все, место занято. Они его отдали.
– Да, я слышала. Но все равно спасибо. За то, что подумал: я на это место гожусь.
Он смотрит на меня как на ненормальную.
– Естественно, годишься. И, уверен, куда больше, чем тот парень, которого они в итоге взяли. Но ты же не потрудилась прийти на собеседование. Знакомая история?
Я тихо улыбаюсь про себя. Это самый лучший комплимент, который я от него слышала.
Начинается выступление Хизер.
– Я тут нашел кое-что… – Он достает из кармана фотографию, немного потрепанную по краям. – Искал ранние фотки Зары и наткнулся вот. Подумал, тебе будет небезынтересно.
На снимке я с дедушкой Адальбертом Мэри. Я сажаю семена и полностью поглощена процессом. Ни один из нас не смотрит в камеру. Мы на заднем дворе. Мне, должно быть, года четыре. На обороте маминым почерком надпись: «Папа и Джесмин сажают подсолнухи. 4 июня 1984 г.».
– Спасибо, – шепотом говорю я. В горле комок, слова даются с трудом. Папа смотрит в пол, обескураженный таким проявлением чувств. Лейла протягивает мне салфетку, я вижу, что она рада за меня. Хизер выходит на площадку.
Дома я вставляю эту фотографию в рамку и вешаю ее на кухне рядом с остальными. Пойманное мгновение: когда мама была жива, дедушка Адальберт Мэри еще не лег в землю, а я не знала, что мне суждено умереть.