По дому постоянно сновали разнообразные собаки и кошки. Первой я помню Азу. Следующим был Мишка. Отец принес домой белый пушистый клубочек, из которого вырос зверь весом больше пятидесяти килограммов, верный мой спутник в приключениях и играх. Принимая во внимание его породу (карпатская пастушеская), неудивительно, что он вызывал живейший интерес всякой скотины, главным образом коров и овец. Всякий раз, когда мы ехали с собакой за город, целые стада поднимались и шли за ним. Собаке было на них наплевать, в отличие от владельца скотины. Как-то раз крестьянин погнался за мамой с кленовой дубиной, выкрикивая, что она коварно украла у него целое стадо коров. Мишка прожил в нашей семье почти восемнадцать лет и умер, когда у меня самой уже были дети.
Другие собаки менялись чаще. Во дворе вечно слонялось множество дворняжек, одна из которых, на редкость глупая животина, лаяла на всех подряд, включая хозяев. Дворовые собаки пребывали главным образом в нашей усадьбе. Усадьба выросла из садика, который матери захотелось иметь. Отец купил ей одиннадцать моргов земли в деревушке Щенсна в двух с половиной километрах от Груйца, и там она разбила сад. Дом тогда еще только планировали, поэтому мы снимали в деревушке халупу. Помню пса в будке во дворе, он бегал на очень длинной цепи, и я его слегка побаивалась, потому что договориться с ним не получалось.
У бабушки животных не было. Избавившись от старшей дочери, бабушка с большим облегчением избавилась и от котов. Таким образом, у меня были два мира в Груйце и его округе в большей степени животный, в Варшаве же исключительно человеческий.
У бабушки проводился волшебный ритуал, а именно — купание марок. Мой дед был филателистом. Марок у него было много, причем на некоторые и дышать-то не разрешалось, не то чтобы трогать, но в «отклеивании массовки» мне все же разрешалось принимать участие.
В столовой у бабушки стояла этажерка с журналами, а на нижней полке лежали переплетенные номера за весь год. В самих журналах я не очень разбиралась, зато их содержание жадно поглощала. В одном журнале из номера в номер печатался захватывающий дух детективный роман под названием «Тройка треф». На картинке черный силуэт крался по вагону поезда, который обязательно должен был взлететь на воздух. Я перелистывала страницы с горящими щеками, и никто мне ничего не запрещал, потому что бабушка относилась ко мне куда снисходительнее, чем к собственным дочерям.
В молодые годы книги мне попадались иногда весьма захватывающие. Я уж не говорю о жутких народных сказках в изложении братьев Гримм, полных безголовых упырей. Как-то раз я нашла в ящике кухонного буфета роскошный роман «Зловещий незнакомец». Принадлежал он нашей домработнице, причем окончание было оторвано. Повествовал он о космическом явлении, а именно: к Земле с бешеной скоростью неслась планета, которая должна была нас добросовестно стукнуть и разнести в куски. Путь спасения нашли, но, ясное дело, наперегонки со временем, и тут как раз не хватало последних страниц. Если учесть, что родная наша планета до сего дня существует, роман должен был быть со счастливым концом.
Откуда я раздобыла «Страшного горбуна», понятия не имею, но сцена, описанная мной в начале книги «Подозреваются все», — истинная правда. Мы сидели втроем за столом — моя мама, Тереса и я.
Мама и тетя раскладывали пасьянс, а я читала. Вечер был поздний. История про страшного горбуна заставила меня сидеть, поджав ноги, защищая их от таинственной опасности. Скажу честно, я была очень перепугана, и это, несомненно, было хорошо заметно со стороны. В какой-то момент Тереса подняла на меня глаза, толкнула маму локтем, они взглянули на меня вместе, после чего Тереса сказала с безмятежным видом:
— Он… стоит… у тебя… за спиной…
Я жутко завизжала и слетела со стула. Честное слово, после этого войти в темную комнату стало для меня проблемой как минимум на три дня.
Разумеется, читала я не только «Кровавых графинь», «Страшных горбунов» и «Тройки треф». Вся детская классика прошла через мои руки, глаза и мозги и даже вся необязательная в будущем школьная литература. Благодаря раннему прочтению школе не удалось отравить мне познание книг из школьной программы. И, конечно же, я читала детективы, которые впоследствии оказались весьма поучительными для меня.
В моем полном распоряжении была библиотека матери, а это несколько сот книг, которые я могла свободно читать, за исключением одной только книжки. Мама взяла с меня слово не трогать «Кошмары» Зегадловича, пока мне не исполнится четырнадцать лет. Я честно сдержала свое обещание и прочитала эти самые «Кошмары», будучи уже взрослой дамой, и до сих пор не могу понять, что мама имела в виду?
Лето я проводила по-разному. Прекрасно помню, как мы жили с бабушкой в Рыбенке над Бугом. Мы жили в большой вилле с садом и ходили на пляж, но бабушка предпочитала не рисковать. Вода в реке достигала ровно до середины икр, в ней трудно было утонуть, но меня из этой стихии неизменно вытаскивали.
Бывала я в Стшельцах, где жили свекор и свекровь Люцины, но это свое пребывание там я плохо помню. Знаю только, что ходила на Шмелиную гору, которая была в свое время разбойничьим логовом.
В возрасте шести лет я провела лето в какой-то местности над речкой Езеркой. Вот этот визит остался у меня в памяти во всех подробностях. Мы снимали квартиру в большом доме. Дом принадлежал директору тамошней школы, и в его сына, четырнадцатилетнего молодца, я и влюбилась насмерть.
Но это была не первая моя любовь. Первая пришла ко мне раньше. Точно так же насмерть я влюбилась в Мальчика-с-пальчик из Большого театра. Я часами мечтала о нашем свидании, о волшебном миге, когда Мальчик-с-пальчик покажется на нашем балконе, войдет в квартиру и признается мне в своем неземном обожании без границ.
Эта великая любовь, постепенно бледнея и выцветая, длилась год, после чего Мальчик-с-пальчик уступил место сыну директора школы. Боюсь, что чувство мое осталось безответным, но у меня хотя бы был непосредственный контакт с объектом моих чувств. Директор школы пристроил к своей терраске бетонные ступеньки, и сын во время застывания бетона должен был поливать их водой. По крайней мере, два дня я знала точно, где его найти, и совершенно случайно слонялась возле их крыльца. Я быстро и предусмотрительно усаживалась на лавочке так, чтобы, шествуя по воду, он должен был пройти мимо меня. Ступеньки затвердели, но ничего страшного: сын директора натыкался на меня в самых разных местах, даже иногда со мной заговаривал.
Большую любовь к сыну директора школы во мне уничтожили неведомые сверхъестественные силы. Я еще любила его даже после отъезда, но очень недолго, потому что мне приснился сон. Кошмар! В нем доброго молодца разбойники превратили в… зеленую размазню, страшно мне противную.
После отдыха на берегах Езерки я пошла в школу. Я очень хотела в школу, но школа оказалась тяжким испытанием. Ничего я в том первом классе не поняла, потому что читать уже давно умела, а поздравительные открытки печатными каракулями от меня получала вся семья. Возможно, мне трудно давались маленькие буковки. Я отчетливо помню один день, целиком заполненный писанием в тетрадке наклонных палочек. Как-то плохо они у меня получались. Я пошла спать зареванная, не сделав уроки. Мама вернулась поздно вечером, домработница поведала ей о горестном поражении дочери, и мамочка, ни секунды не задумываясь, сделала уроки за меня.