Роджер Карсон прошел вдоль комнаты, потом обратно.
— Мы не совсем закончили нашу беседу в нашу последнюю встречу. — Он остановился, бросив на нее быстрый изучающий взгляд. — Там, в Нью-Йорке.
Памела покраснела.
— Я сказала все, — быстро возразила она.
Он подошел ближе и остановился, неотрывно глядя на нее.
— Что вы имеете в виду, Памела? Вам нечего больше сказать мне? — Он потянулся за своей фуражкой. — Если так, то я сейчас же уйду.
Он продолжал смотреть ей в лицо. Очень медленно она покачала головой. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она сумела что-то выдавить из себя.
— Я хочу, чтобы вы остались, — наконец пробормотала Памела.
На лице Роджера появилась улыбка — жалкое подобие его обычной широкой самоуверенной улыбки.
— Можно я тогда тоже сяду? — Он придвинул кресло поближе к девушке.
В маленькой гостиной стало тихо. В этой тишине не было ни мира, ни враждебности. Казалось, что они оба заглядывали внутрь самих себя, чтобы увидеть там не себя, а другого.
— Я много думал прошлой ночью, — наконец сказал Роджер и посмотрел на Памелу.
— Я тоже, — тихо призналась она.
Как будто не слыша ее, Роджер продолжал:
— Так вот… — Он остановился. — Пока мы летели, я слышал, как наши самолеты переговаривались по радио.
— Я тоже это слышала, — сказала Памела, вспоминая эти несколько фантастических минут.
— Все казалось так легко, если прямо говорить то, что думаешь. Ведь и между нами могло бы быть также.
Впервые за все долгие месяцы, что Памела знала его, она почувствовала, что ему необходима помощь. Это было совсем не то, что любой член экипажа имел право ожидать от другого. Именно она должна была ему помочь.
— Понимаете, когда вы оставили меня в Нью-Йорке после того… — Он криво улыбнулся. — Ну, этот гневный перечень того, что я сказал и сделал, до меня дошло, что вы говорили о разных мелочах… но действительно важное…
За окном проезжающий автобус сменил передачу, на углу заскрипели тормоза автомобиля, из кухни доносился звон посуды, переставляемой миссис Райли.
Роджер глубоко вздохнул.
— Но самое важное, во всяком случае, самое важное для меня… это то, что я чувствую по отношению к вам.
Памела широко раскрыла голубые глаза. Она не отрывала их от глаз Роджера, в которых уже не было характерного жесткого и бескомпромиссного выражения. Ей трудно было определить, что она видела там, но сердце безошибочно подсказало ей это.
— И что вы чувствуете по отношению ко мне? — едва слышно спросила она.
Он подошел к ней и сел на другой подлокотник того же кресла, взяв ее руки в свои.
— Это то, что я хотел сказать… тогда и сейчас.
Памела взглянула на него. И хотя знала, что можно ничего и не говорить, потому что на ее лице уже все написано, она сказала просто потому, что ей очень хотелось это сказать:
— Это все, что я хотела услышать. Тогда… сейчас… и всегда.
Напряжение и усталость мгновенно слетели с его лица. Очень нежно он обнял ее за плечи и прижал к своей груди. Потом посмотрел ей в лицо.
— Всегда, Памела? Ты сказала «всегда»?
Она кивнула.
— Но ведь не с самого начала, как я…
— С самого начала. — Она горячо кивнула. — Еще с курсов. Хотя ты ничего не знал тогда. Думал, что я влюблена в работу.
— Но ведь так и было. Если я тоже нравился тебе, то это была только часть твоего романа. Ты была очень молода… хотела видеть мир… встречаться с интересными людьми.
Она задумалась на мгновение, потом осторожно сказала:
— Может быть, ты и прав. Кроме того, было еще что-то, о чем ты мог думать.
Он вопросительно поднял брови.
— И в этом ты тоже был прав. Мне надо было многому научиться. Стать взрослой. Тогда я была еще ребенком. — Она сделала паузу. — Я осознала это только прошлой ночью.
Памела снова вложила свои пальчики в руки Роджера. Она глядела в его глаза, которые в течение этих долгих месяцев так по-разному смотрели на нее. Теперь она знала, что и жесткость, и гнев появлялись в них только потому, что он любил и заботился о ней.
— Ну а сейчас я уже взрослая, — сказала Памела так тихо, что ему пришлось наклониться к ней, чтобы расслышать.
Его рот был так близко от ее губ, что он должен был только слегка поднять ее подбородок, чтобы поцеловать девушку.
Памела положила голову на плечо Роджера и прикрыла глаза. Сейчас все было так очевидно, что она недоумевала, почему так долго не могла понять его.
— А ты помнишь Афины и Каир? — Не дав ему ответить, Памела продолжала: — На самом деле я не должна спрашивать. Это была твоя идея опекать меня. Однажды ты сделал замечание, что я не смотрю, куда иду, потом чтобы пораньше легла спать, потом чтобы не потерялась в незнакомом городе. — Она загадочно улыбнулась. — Ну прямо странствующий рыцарь. Ни цветов, ни комплиментов, ни красивых слов. Ни одного пленительного свидания во всех прекрасных местах, где мы были вместе. — Она остановилась. — Думал только, чтобы защитить… чтобы…
— Любить и чтобы заботиться, — нежно закончил Роджер. Какое-то время он спокойно держал ее в объятиях. — И тем не менее тебе удалось стать предметом многих интересных разговоров, не так ли? — делая строгое лицо, внезапно спросил он.
— Что? Ты говоришь о Чипсе? — она сморщила лоб.
— Да, о нем.
Девушка слегка нахмурилась.
— Мне нравится Чипс, но…
— Мне он тоже нравится, — ласково сказал Роджер и громко рассмеялся.
— Но ты ведь не думал… — начала Памела.
— Полагаю, что не думал, — улыбнулся он, — у меня не было настроения просто думать.
— А Клара Уэнворт? — Памела быстро взглянула на него.
— Кто?
— Клара Уэнворт. Ты приглашал ее. В Париже. Помнишь?
Роджер улыбнулся:
— Господи, я знаю Клару много лет. Она начала работать с нами после войны. Но ведь ты не думала…
— Может быть… Знаешь, у меня тоже не было настроения просто думать.
Потом Роджер заговорил уже более серьезно:
— А этот последний случай в Нью-Йорке. Дженни Ламберт вбила нам в головы, что ты собираешься остаться в Америке, чтобы жить с богатой американкой. Я просто не мог вынести мысль, что могу потерять тебя. Мы уже были… ну, мы уже договорились о свидании на Гусином озере. Но тогда ты улетела в Монреаль, а я в Лондон. После этого я много раз пытался догнать тебя через дежурного. — Он грустно улыбнулся. — Но мы никогда не оставались в одном месте достаточно долго для того, чтобы была возможность сказать друг другу больше, чем просто «привет».