— О, всего лишь старый дневник, — ответила она.
— Семейное наследие?
— Нет.
«...Излечит раны...»
— Вот ваш бренди, — произнес Дэнни, усаживаясь за стол и пододвигая один из бокалов к Рэйчел.
— Спасибо, — сказала она, пригубив напиток и ощутив на губах и языке его обжигающий вкус.
— Что-нибудь не так? — спросил Дэнни.
— Нет, все хорошо.
— Вы выглядите немного встревоженной.
— Нет... просто... последние несколько дней... — прочитанное в дневнике капитана Холта так ее поразило, что ей с трудом удавалось формулировать свои мысли. — Боюсь показаться грубой, но на меня сейчас столько всего свалилось. Вот что я нашла в квартире, — Рэйчел протянула Дэнни конверт с письмами и фотографиями.
Обведя бар испытующим взглядом и удостоверившись, что никто не проявляет к его персоне особого внимания, он осторожно взял из ее рук конверт и вытащил содержимое.
— Я не считала их, — произнесла Рэйчел, — но думаю, здесь все.
— О, да. В этом я не сомневаюсь, — подтвердил Дэнни, пожирая глазами свидетельства своего недавнего романа. — Очень вам благодарен.
— А что вы собираетесь с этим делать?
— Сохраню на память.
— Только будьте осторожны, Дэнни, — сверкнув глазами, предупредила Рэйчел. — Не вздумайте никому рассказывать о Марджи. Я бы не хотела... ну, вы понимаете...
— Да, вы бы не хотели, чтобы мое тело выловили в Вест-Ривер.
— Я вовсе не то имела в виду...
— Я прекрасно понимаю, что вы имели в виду, — сказал он, — и признателен вам за это. А насчет меня можете не беспокоиться. Обещаю, буду вести себя как примерный мальчик.
— Ну и хорошо, — с этими словами она осушила свой бокал и приготовилась встать. — Спасибо за бренди.
— Уже уходите?
— Дела не ждут.
Поднявшись со стула, Дэнни несколько неловким жестом взял Рэйчел за руку.
— Пусть это звучит банально, — сказал он, — но я и правда не знаю, что бы без вас делал. — Он вдруг превратился в двенадцатилетнего подростка. — Вам, верно, пришлось очень рисковать.
— Ради Марджи... — сказала она.
— Да, — он слегка улыбнулся в ответ. — Ради Марджи.
— А у вас все будет хорошо, Дэнни, — она пожала ему руку. — Я уверена, со временем у вас все образуется.
— Да? — сказал он с сомнением в голосе. — Боюсь, мои лучшие времена прошли вместе с Марджи, — он поцеловал Рэйчел в щеку. — Она любила нас обоих, правда? Это кое-что значит.
— Это очень многое значит, Дэнни.
— Да, — согласился он, силясь придать бодрости своему голосу. — Вы правы. Это очень многое значит.
К тому времени, как Рэйчел отправилась на такси в обратный путь и, погрузившись в дневник, с упоением продолжила открывать для себя страницу за страницей жизнь капитана Холта, Гаррисон, раскинувшись в глубоком кресле, что стояло напротив окна столовой, приступил к четвертой за ночь бутылке виски. Предавался он этому занятию отнюдь не в одиночку, а в обществе Митчелла, который сидел напротив зажженного по его просьбе камина и по части опьянения превзошел самого себя, оставив далеко позади рекорды буйной студенческой юности. Расчувствовавшиеся до слез под действием спиртного и изливая друг перед другом душу с той же легкостью, с какой вливали в себя виски, они говорили о не оправдавших их доверия женах, признавались в своем полном безразличии к брачному ложу и нежелании исполнять супружеские обязанности. Клялись друг Другу в верности и преданности, прощая и обещая вычеркнуть из памяти случаи взаимного предательства, если таковые имели место в прошлом, и, что самое главное, обсуждали в подробностях тактику своих дальнейших действий, ибо обнаружили свое полное одиночество.
— Ведь знаю же, что нельзя оглядываться назад. Ни к чему хорошему это никогда не приводило и не приведет... — нечленораздельно бормотал Митчелл.
— Верно, не приведет...
— Но ничего не могу с собой поделать. Стоит мне только вспомнить, как все начиналось.
— Не так уж замечательно все складывалось, как тебе сейчас кажется. Воспоминания лгут. Особенно те, которые мы считаем самыми лучшими.
— Неужели ты никогда не был счастлив? — сказал Митчелл. — Ни разу в жизни? Ни одного дня?
Гаррисон ненадолго задумался.
— Знаешь, вот если б ты сейчас не спросил, — наконец ответил он, — я бы, пожалуй, и не вспомнил тот день, когда усадил тебя на муравьиную кучу. Муравьи искусали тебе всю задницу. Тогда я был чертовски счастлив. Помнишь?
— Помню ли я...
— За это меня так отлупили, что надолго остались синяки.
— Кто отлупил? Отец?
— Нет, мама. Она никогда не доверяла ему в делах особой важности. Верно, знала, что мы его никогда не боялись. Так вот она отделала меня так, что на мне живого места не осталось.
— Так тебе и надо, — сказал Митчелл. — Меня неделю тошнило. А тебе хоть бы что. Легко тебе все сошло с рук.
— Меня бесило, что после того случая ты стал центром внимания. А знаешь, что случилось потом? Однажды, когда я подметал пол, кипя от злости из-за того, что все с тобой нянчатся, Кадм сказал мне: «Видишь, что происходит, когда по твоей милости другие начинают кого-то жалеть?» До сих пор помню, как просто он мне это сказал. Он не сердился на меня. Он лишь хотел, чтобы я понял, что поступил глупо, заставив всех в доме нянчиться с тобой. Больше я никогда даже не пытался тебе навредить, боясь ненароком привлечь к твоей особе излишнее внимание.
Митчелл поднялся, чтобы взять у Гаррисона бутылку.
— Кстати, о старике, — сказал он. — Джосселин сказала, прошлую ночь ты провел у его постели.
— Верно. Просидел у его кровати несколько часов после того, как его привезли из больницы. Поверь мне, он еще довольно крепок. Докторам даже в голову не приходило, что придется возвращать его домой.
— Он что-нибудь сказал?
— Нет, в основном бредил, — покачав головой, ответил Гаррисон. — Все из-за этих болеутоляющих. От них его все время клонит в сон, и он начинает нести всякую чепуху.
Гаррисон надолго умолк.
— Знаешь, о чем я начинаю думать?
— О чем?
— А что, если не давать ему эти лекарства?..
— Нельзя...
— Просто взять и убрать от него таблетки.