Поэтому я могу только рассказать, что случилось после того, как произведенное Цезарией возмущение атмосферы или порожденное ее волей движение воздуха превратилось в упомянутую нами бурю.
Спустя час после того, как Цезария отбыла с палубы «Самарканда», яхта оказалась в настоящей беде. Корпус судна, который пережил невзгоды самых опасных морей, обогнул мыс Доброй Надежды и вышел невредимым из ледяных вод Арктики, в конце концов дал трещину, куда стала просачиваться вода. Поскольку насосы были выведены из строя, еще когда Галили решил покончить счеты с жизнью, то вычерпывать воду ему приходилось вручную, и хотя он это делал так быстро, как только мог, тщетность собственных усилий вскоре стала для него очевидной. Вопрос был уже не в том, выстоит ли «Самарканд» в этой битве или нет, а что именно ждет яхту: разобьется ли она в щепки под напором разбушевавшейся стихии или под тяжестью принятой воды пойдет ко дну.
Однако, разбирая судно на части, отрывая от него доску за доской, гвоздь за гвоздем, буря с не меньшим упорством мчала его к острову, время от времени вздымая на гребень огромной волны, с высоты которой, казалось, проглядывался вожделенный берег, и одновременно порождая в Галили такое сильное смятение чувств, которое лишало его всякой уверенности в том, что он видел.
Неожиданно ветер стих, ливень сменился моросью, наступила короткая, не более десяти минут, передышка, и движение «Самарканда» стало менее яростным, а Галили предоставилась возможность в более спокойной обстановке рассмотреть полученные яхтой повреждения — зрелище, прямо скажем, не внушавшее больших надежд. На правом борту обозначились три крупные трещины, на левом — еще две, сломанная мачта вместе с обрывками парусов полоскалась в воде за бортом и, будучи прикрепленной снастями к судну, придавала ему изрядный крен.
Зная строптивый характер морской стихии, Галили не надеялся, что она окончательно себя исчерпала, ибо временное затишье обыкновенно говорило о том, что буря собирает силы перед последним, решающим натиском.
И он не ошибся. В скором времени ветер задул сильнее, морские воды, казалось, взорвались и вспенились, подняв перед «Самаркандом» еще более крутые валы, за которыми следовали еще более глубокие бездны. Яхте в таком состоянии оставалось жить считанные минуты. Охваченная предсмертными судорогами, она затряслась и вскоре рассыпалась на части. Это произошло невероятно быстро, Галили лишь услышал страшный треск под ногами; не выдержав натиска взбунтовавшегося моря, борта сломались, и ворвавшаяся внутрь огромная пенистая волна накрыла рулевую рубку, которая развалилась со страшным скрежетом и тотчас была смыта водой.
Галили держался до последнего, не позволяя шторму брать над собой верх, он прижимался к единственному уцелевшему борту лодки и с удивлением и даже некоторым восхищением созерцал мощь стихии, столь долго позволявшей ему беззаботно бороздить моря и океаны. Созерцал, как в своей неустанной работе стихия эта нагнетала волну за волной, разрушая вновь и вновь то, что уже было давно разрушено, превращая доски в щепки и в конце концов унося их прочь.
Только когда от яхты не осталось практически ничего, Галили покинул останки лодки и позволил себя увлечь воде, которая в тот же миг отбросила его далеко от места, где исчез «Самарканд». Теперь для стихии он значил не больше, чем обломок кораблекрушения, и поэтому Галили даже не пытался противостоять течению — в этом не было ни малейшего смысла. Он находился всецело во власти своенравного моря, которое могло отпустить его лишь по собственному желанию.
Но едва он окунулся в воду, как его тело тотчас вспомнило тот миг, когда оказалось в ней впервые: еще младенцем приливная волна увлекла его за собой в Каспийское море, — теперь же он возлагал надежды на то, что эта же волна вынесет его обратно к берегу.
На острове готовились к буре все, начиная с самых дорогих отелей и кончая самыми нищими лачугами, — несмотря на то, что местные метеосводки утверждали, будто бы надвигающаяся буря никакой опасности для жизни людей и их имущества не представляет. Но это был не просто ураган, который их карты и спутники почему-то не сумели вовремя спрогнозировать, это был ураган, к которому нельзя было относиться легкомысленно. Островитяне уже не раз верили метеорологам, и совершенно напрасно. Это выливалось в сорванные крыши домов, сломанные деревья и затопленные дороги. Приготовления к шторму шли полным ходом по всему северо-восточному побережью: скот загоняли в хлев, детей забирали домой из школ раньше обычного, окна забивали гвоздями, крыши видавших виды хижин укрепляли бревнами, чтобы их не снесло.
С приближением бури прогнозы относительно ее масштаба становились все менее оптимистичными. По словам старожилов, она вела себя совершенно неожиданно и, вопреки их утверждениям, нарастала, вместо того чтобы постепенно угасать. Ее первый натиск достиг берега вскоре после полудня: деревья прогибались под резкими порывами ветра, принесшими с собой первые капли дождя. Прогулочные суда, не успевшие пристать к берегу, были атакованы разбушевавшимися водами океана. Три корабля потерпели крушение: один из них перевернулся, и команда, состоящая из двух человек, и семь пассажиров, очевидно, утонули; два других судна с трудом добрались до берега, причем меньшее получило столь сильные повреждения, что затонуло прямо в гавани.
После этого, пожалуй, ни у кого не осталось сомнений относительно непредсказуемости этой бури.
Узнав от Лоретты, где находится Рэйчел, Митчелл, не дожидаясь очередного рейса, решил арендовать самолет. Понимая, что Гаррисон не обрадуется его решению, он не стал сообщать брату о том, что собирается сделать, а позвонил ему прямо из аэропорта.
— Мы же договорились, что в свое время разберемся с твоей маленькой проблемой, — напомнил ему Гаррисон.
— Я всего лишь собираюсь съездить за ней, чтобы привезти обратно, — ответил Митчелл.
— Подожди, пока она вернется сама. Подожди, пока она приползет к тебе на коленях.
— А если я не дождусь? Если она не приползет?
— Приползет. Во-первых, ей нужно оформить развод. Она прекрасно понимает, что не получит от нас ни цента, если в руках у нее не будет нужной бумажки.
— Деньги ее не интересуют.
— Не будь дураком, Митч! — неожиданно взревел в трубке Гаррисон. — Деньги интересуют всех!
И немного подождав, чтобы спало раздражение, добавил:
— Послушай, Митч! С этим делом можно поступить иначе. Тихо, спокойно и рассудительно.
— Я совершенно спокоен, — ответил Митчелл. — И не собираюсь делать никаких глупостей. Я не хочу, чтобы она была там. С ним.
— Ты даже не знаешь...
— Хватит, Гаррисон. Я уже еду, и давай на этом закончим. Позвоню, когда прибуду на место.