Нарастающий перестук колес локомотива за окном.
(Зажимает уши, уткнула голову в колени. Прожектор ударил в окно, так что вся комната засверкала, засветилась ослепительным мертвенным светом, и локомотив с громовым лязгом проносится мимо. Когда перестук колес замирает в отдалении, медленно выпрямляется.) Мы сделали вид, что ничего нового мне не стало известно. Да, да, и в тот же вечер поехали, все втроем, в казино «Лунное озеро», порядком пьяные, и всю дорогу смеялись.
Далеко-далеко зазвучала в миноре еле слышная полька.
Мы отплясывали польку-варшавяночку. Как вдруг — танец в самом разгаре, а мой муж ни с того, ни с сего бросает меня, выбегает из казино. И почти тотчас же — выстрел.
Полька резко оборвалась.
(Замиряет — вся прямая, напряженная. А полька продолжается — с полуфразы, на которой была прервана, но теперь уже в мажоре.) Я выбежала… все побежали! Сбежались, теснятся вокруг чего-то страшного, что лежит на берегу озера, у самой воды. А я никак не могу протолкаться сквозь толпу поближе. Кто-то схватил меня за руку. «Не приближайтесь! Уходите! Незачем вам смотреть!»…Смотреть? На что смотреть? И тут же — голоса, голоса… от одного к другому: «Аллан! Аллан! Аллан!..» Мой печальный мальчик! — револьвер в рот и выстрелил… полголовы так и снесло. (Закрыв лицо руками, медленно раскачивается, назад — вперед.) И все только потому, что там, в зале, на танцевальной площадке, я не удержалась и сказала: «А я видела. А я — знаю. Какая же ты мразь…» И вот прожектор, освещавший целый мир, так же сразу и погас, и уже не было мне с тех пор в жизни света ярче, чем вот этот… от стеариновой свечки.
Митч неуклюже поднимается, подался к ней. Полька становится громче.
МИТЧ (стоит у Бланш за спиной. Тихо привлекая ее к себе). Вам нужен друг. И мне — тоже. Так, может быть, мы с вами… а, Бланш?
Она смотрит на него отсутствующим взглядом. Потом с тихим стоном падает в его объятия. Хочет что-то сказать сквозь слезы и не находит слов. Он целует ее лоб, глаза, губы. Полька обрывается.
БЛАНШ (долгий, блаженный вздох). Как быстро внял господь… бывает же!
Пятнадцатое сентября, дело к вечеру. Портьеры между кухней и спальней раздвинуты, стол накрыт к именинному ужину — торт, цветы. СТЕЛЛА уже заканчивает сервировку, входит СТЭНЛИ.
СТЭНЛИ. В честь чего такая роскошь?
СТЕЛЛА. Сегодня день рождения Бланш.
СТЭНЛИ. А она дома?
СТЕЛЛА. В ванной.
СТЭНЛИ (передразнивая). «Омываем бренное тело»?
СТЕЛЛА. Вроде того.
СТЭНЛИ, И давно?
СТЕЛЛА. Да, считай, весь день.
СТЭНЛИ (с издевкой). «Отмокаем в горячей ванне»?
СТЕЛЛА. Ну да.
СТЭНЛИ. Жарища сто градусов, а эта не вылезает из горячей ванны.
СТЕЛЛА. Говорит, что тогда ей вечером будет прохладней.
СТЭНЛИ. А ты, как я понимаю, уже сбегала за кока-колой? И подала ее величеству в ванну?
Стелла пожимает плечами.
СТЭНЛИ. Присядь-ка.
СТЕЛЛА. Некогда, Стэнли, — дела.
СТЭНЛИ. Садись. Теперь у меня есть чем приструнить твою старшенькую!
СТЕЛЛА. Да отвяжись же ты от нее, Стэнли, брось.
СТЭНЛИ. Эта фря еще будет обзывать меня хамом!
СТЕЛЛА. Ты же все время изводил ее как только мог, изощрялся на все лады, а Бланш обидчива; да и пойми же ты наконец — ведь мы с Бланш выросли в совершенно иной обстановке, чем ты.
СТЭНЛИ. Слышали! Заладили — и все то же да про то же. А вот знаешь ли ты, что она наврала нам тут с целый короб?
СТЕЛЛА. Нет, не знаю и знать…
СТЭНЛИ. А она — наврала. Но шила в мешке не утаишь. Теперь ее делишки всплыли на поверхность.
СТЕЛЛА. Какие делишки?
СТЭНЛИ. Те, что я подозревал с самого начала. Но теперь у меня улики — верное дело, из самых первых рук, и сам все проверил!
Бланш в ванной напевает: дешевый, привязчивый мотивчик, и слова ее песенки становятся своеобразным сопровождением и контрастным фоном рассказа Стэнли.
СТЕЛЛА (к Стэнли). Не кричи.
СТЭНЛИ. Ишь ты, канарейка!
СТЕЛЛА. Ну, так будь любезен, расскажи толком, что же это ты такое мог узнать о моей сестре.
СТЭНЛИ. Ложь номер один: все это чистоплюйство, которым она щеголяет. Знала бы ты только, как же она ломалась перед Митчем и как заморочила ему голову. Он-то совсем и поверил, будто она только и видела в жизни, что поцелуи какого-то молокососа. А сестрица Бланш отнюдь не лилия. Ха-ха. Да уж — лилия…
СТЕЛЛА. Но что же ты слышал?.. От кого?
СТЭНЛИ. Снабженец с нашего завода уже много лет подряд ездит в Лорел и знает ее, как облупленную, да в Лореле вообще нет человека, который не знал бы о ней всю подноготную. Она там знаменита, как президент Соединенных Штатов, только не пользуется уважением ни партий, ни избирателей. И этот снабженец останавливается в отеле «Фламинго».
БЛАНШ (весело напевает).
В цирке море — из бумаги,
В цирке пламя — без огня, —
Все бы стало настоящим,
Если б верил ты в меня.
СТЕЛЛА. Ну и что?
СТЭНЛИ. А то, что и она обитала там же.
СТЕЛЛА. Моя сестра жила в «Мечте»!
СТЭНЛИ. Да это уж после, когда дом уплыл из ее лилейных ручек. Перебралась во «Фламинго»! Захудалый отелишко, — лишь тем и хорош, что там не суют носа в частную жизнь постояльцев. Во «Фламинго» видели виды и на все смотрят сквозь пальцы. А похождения нашей Белой Дамы смутили даже администрацию «Фламинго». Настолько, что ее попросили покорнейше сдать ключ от номера и больше у них не показываться. Ее выставили оттуда, а недели через две она и заявилась к нам.
БЛАНШ (поет).
Цирк сверкает мишурою,
Мнимой роскошью дразня, —
Все бы стало настоящим,
Если б верил ты в меня.
СТЕЛЛА. Какая гнусная ложь!
СТЭНЛИ. Конечно, тебя коробит от таких штук, еще бы! Ведь она и тебе задурила голову, не одному только Митчу.
СТЕЛЛА. Все это выдумки! И ни слова правды. Да будь я мужчиной, пусть бы это ничтожество только заикнулось в моем присутствии.
БЛАНШ (поет).
Без твоей любви,