Кристина слушала и ничего не понимала. То, что он должен был забрать ее в Москву, грело слух и сердце, но все равно оставалось непонятным. А самое странное — вот это обещание. Что он никогда не будет ее упрекать.
— За что? — искренне изумилась она. — За что ты можешь меня упрекать?!
Чернышев усмехнулся:
— Ты права! Хорошенькая клятва! Клянусь, тем самым напоминая и вроде как упрекая. Всё, всё, проехали. Больше никогда ни слова на эту тему.
— Нет, — воспротивилась Кристина. — Я хочу, чтобы ты ответил. О какой обиде речь? И о каких упреках? Что такого я сделала, что ты мог бы меня упрекать?
Чернышев отвернулся к окну. Кристина не узнавала его. Он всю жизнь был чрезмерно гордым и самоуверенным, а теперь в его голосе чувствовалась и боль и одновременно унижение. Странно, это ведь так на него непохоже. Непохоже уже то, что он, хоть и виноват кругом, но пришел к ней. Сам. Или нет, конечно, с Наташкиной подачи. А теперь как будто пытается простить ее за что-то. Видно, что ему очень больно, и он упрямо не желает говорить, чтобы вновь не поссориться. Но о каких упреках речь?! Ведь это Кристине в самую пору упрекать его!
— За что ты меня упрекаешь? — еще раз спросила Кристина. — Объясни пожалуйста.
— Не надо, — упрямо твердил Чернышев. — Я не хочу опять потерять тебя.
Уже одно это утверждение значило для Кристины неизмеримо много. Да что там много?! Это было самое главное! И все-таки?..
— Нет надо, — настаивала она. — У меня такое впечатление, что ты обижен на меня. Объясни, пожалуйста.
Чернышев вспыхнул:
— А ты полагаешь, я должен был обрадоваться твоему замужеству? Порадоваться за тебя, любимую?
Тут уже вспылила Кристина:
— Ах, вот оно что! Значит, я не должна была выходить замуж? И это после твоих-то слов, что это последний шанс! Ты вообще чем думал, когда ту телеграмму писал? Ты не подумал, что я после таких слов в петлю полезу? Или тебе было на это наплевать?
— Телеграмма? — удивился Чернышев. — Какая телеграмма? Какие слова? Какая петля?
— Веревочная, — оборвала его Кристина. — Всё, хватит, проехали. А то опять поссоримся.
И замолчала. Впрочем, что значит "а то поссоримся"? Уже поссорились. И зачем ему понадобилось выяснять отношения?!
— Знаешь, Валера, мы уже поссорились. И не сейчас, тогда. Когда ты прислал ту жуткую телеграмму. Я ничего не хочу выяснять. Объясни мне только одно. Почему ты написал про последний шанс? Мне ведь было двадцать два года. Почему последний шанс? Я больше ничего от тебя не хочу, только скажи мне, почему "последний шанс"? Ну хорошо, "достала любовью" — понимаю. Обидно, да, но хотя бы понятно. Просто я оказалась слишком надоедлива. Слишком часто писала письма, а в них слишком много о любви. Но почему "последний шанс"?! Ты, кстати, знаешь, что твою телеграмму вручили не мне, а соседке, потому что меня не было дома? И она ее, естественно, прочитала. Ты хотя бы отдаленно представляешь, сколько насмешек мне пришлось выдержать? Она ведь разнесла эту новость по всей округе! И ты еще смеешь укорять меня за замужество?!! Знаешь, Валера, иди ты вместе со своим последним шансом! И зря ты Наташку послушался. Не надо было тебе приходить. Я ведь ее просила: не лезь на глаза, не смей с ним разговаривать. И плевать мне на твою телеграмму. Прощай, Чернышев! Желаю творческих успехов!
Кристина, не надевая плаща, попыталась выскочить из машины, да Валера успел схватить ее за руку. Довольно резко вернул на место:
— Повторяешься. Ты это уже говорила. И причем тут Наташка? Если ты полагаешь, что это она меня сюда притащила — то сильно ошибаешься, я ее даже не видел. Давай-ка, коротко и внятно. Что за телеграмма?
Кристина дерзко посмотрела на него:
— А сам забыл? Пожалуйста! "Достала любовью. Когда успела полюбить или это последний шанс".
Чернышев не ответил, только на его лице проступило искренне недоумение. Впрочем, ему не удалось обмануть Кристину:
— Ну-ну, я знаю, что ты хороший артист, так что не надо тут изображать непонимание. Вот после этой-то телеграммы я и вышла замуж за первого встречного. Так что упреки твои не по адресу, хоть ты миллион раз поклянись, что не станешь меня упрекать. Что еще?
Чернышев вздохнул:
— И когда пришла эта телеграмма?
— Ой, — разозлилась Кристина. — Только не надо делать вид, что ты впервые о ней слышишь! Еще дату потребуй назвать! Сам знаешь! Осенью. После того, как ты уехал. Ты был на третьем курсе. Вспомнил? Или, может, ты не мне одной такие телеграммы рассылал? Оттуда и забывчивость?
— Нет, — Валера уверенно покачал головой. — Моя забывчивость из другой оперы. Я ее просто не писал и не отправлял. Ни на третьем курсе, ни на каком другом. Я вообще никогда такого не писал. Именно поэтому и не помню. Видимо, кто-то довольно зло подшутил.
— Ага, — ехидно воскликнула Кристина. — А чтобы я не перепутала, подписался полным именем: Валерий Чернышев.
— Валерий Чернышев? — удивился тот. — Именно так, официально? И тебя это не насторожило?
— А что меня должно было насторожить? Телеграмма — официальное оповещение о финале наших отношений. Вот и подпись официальная. Чего удивляться-то?
Чернышев тихо спросил:
— А как я вообще обычно подписывался?
— Как-как, — по-прежнему возмущенно ответила Кристина. — "Валерик"!
— Вот именно. Я бы и сейчас так же подписался. "Валерий Чернышев" — только для самых официальных документов.
Кристина иронично уставилась на него:
— Намекаешь, что это не ты писал ту телеграмму?
— Умница, — похвалил ее Чернышев. — Догадалась почти с лёту.
— И кто же, если не ты? — недоверчиво спросила Кристина.
— Не знаю. Самому интересно. Осень третьего курса, говоришь? Осень… Это когда ты перестала мне писать, да? Я не получил ответа на два письма, обиделся. Сначала беспокоился, может что случилось. А потом мама написала, что ты вышла замуж…
Кристина молчала. Молчал и Валерий. Потом высказал предположение:
— Знаешь, была одна сокурсница… Маша Толегова. Ты, может, ее видела в "Зимней сказке"? Она понемногу снимается, не сказать, что очень востребована, но так, случается… Она имела на меня некоторые виды. И как раз на третьем курсе. И жила в общаге. Часто отиралась в нашей комнате, я не знал, как от нее отделаться. Может, это ее проделка? Я вообще-то имел дурную привычку твои письма оставлять на видном месте. И даже специально их кругом бросал. Надеялся — она увидит и все поймет. А она, видишь, свои выводы сделала. Решила устранить соперницу, выходит…
У Кристины не было желания верить его оправданиям. Уж так она настрадалась от этой телеграммы, столько натерпелась-наслушалась в свой адрес! Но как-то уж больно натурально у Чернышева этот рассказик вышел. Он-то, конечно, актер, но бывает ведь он когда-нибудь простым человеком? Неужели и правда происки озабоченной соперницы? Так жестоко? Или всё-таки выдумка? Нужно было ответить на его второе письмо, нужно было спросить прямо про телеграмму. Быть может, всё еще тогда выяснилось бы, и не было бы этих ужасных девяти лет?