Я не уродина. Возможно, я выгляжу немного уставшей, что неудивительно, учитывая события последних двух суток. Но в целом особых изменений в своей внешности я не замечаю. В зеркале я вижу себя. Такой я знала себя всю свою жизнь. И я не уродина.
Так я думаю до тех пор, пока не позволяю своим глазам сфокусироваться надлежащим образом, и отражение Либби в зеркале становится четким. И тут я вижу, кем являюсь сейчас. Сегодня. В эту самую минуту.
На левой половине моей головы почти нет волос. Зато там есть кривой кроваво-красный шрам, рассекающий коричневую кожу лысого черепа и исчерченный толстыми черными стежками. От удара о приоткрытое окно автомобиля кожа на моей голове лопнула подобно тому, как лопаются спелые помидоры, если их опустить в кипящую воду.
От средины носа до средины щеки протянулась еще одна темно-красная линия, более тонкая. Ее пересекают крохотные стежки — результат работы высококлассного хирурга. В этом месте в тот момент, когда мы врезались в фонарный столб, мою щеку вспорол кусок металла, оторвавшийся, скорее всего, от крыши автомобиля.
Левая сторона моего лица испещрена шрамами, которые со временем станут совершенно незаметными. Это следы вдребезги разлетевшегося стекла машины.
Мне повезло, потому что приоткрытое окно не разнесло мне череп. Мне повезло, потому что металлический осколок не угодил мне в глаз. Мне повезло, потому что я была пристегнута, и поэтому внутренние повреждения ограничились разрывом селезенки. Мне повезло, потому что спасатель не позволил мне уснуть и впасть в кому, из которой я, скорее всего, уже никогда не вышла бы. Мне повезло, потому что я осталась жива. Одним словом, мне повезло.
Вот почему мое тело сотрясают чудовищные рыдания, которые прорываются наружу как судорожные и едва слышные всхлипывания. Вот почему в моих глазах стоят слезы. Но эти слезы не катятся по щекам.
Мне повезло. То, что я вижу в квадратном зеркале, которое держит медсестра, означает, что мне повезло выжить.
— Пластическая операция на лице прошла успешно, поэтому при правильном уходе шрамов практически не останется, — объясняет мне врач.
Медсестра уносит зеркало. Мне оно больше не нужно. В моем мозгу отчетливо запечатлелся мой новый, измененный и заклейменный облик. Он горит на моих полуприкрытых веках, подобно голографическому изображению.
— Со временем волосы отрастут и скроют повреждения на голове, — еще мягче продолжает врач.
Вместо медсестры рядом со мной возникает Джек.
— Пока волосы не отрастут, ты сможешь носить шарф или что-нибудь в этом роде, — спешит вставить он.
Я поднимаю на него глаза и осознаю, что мы знакомы меньше трех лет. Он знает меня только как женщину с длинными и прямыми черными волосами. Он, конечно, знает, что каждые два месяца я выпрямляю корни волос, но он не знает, как долго я искала мастера, который не повредил бы мои волосы, не разорил бы меня и не заставил бы часами ожидать своей очереди. Он понятия не имеет, что в поисках этого мастера я годами прочесывала салоны Лондона, иногда выбираясь и за его пределы. Он даже не догадывается, что я совершала вылазки в Лондон даже после того, как переехала в Брайтон, пока мне не посчастливилось познакомиться с Энджелой. Энджела работает на дому у клиентов, она творческая личность и великолепный профессионал.
Он не знает, что это такое — быть чернокожей женщиной, пытающейся надлежащим образом ухаживать за своими волосами. Поэтому ему легко говорить, что, пока мои волосы не отрастут, я смогу носить шарф или что-нибудь в этом роде. Он понятия не имеет о том, что мне понадобится лет десять, если не больше, для того, чтобы отрастить их до прежней длины.
— Когда меня отпустят домой? — оборачиваюсь я к врачу, не обращая внимания на слова Джека, потому что сейчас не время все это ему объяснять.
— Вы делаете успехи, прогресс налицо, поэтому я считаю, что через недельку мы сможем вас выписать.
— Хорошо. Спасибо.
— Спасибо, — эхом вторит мне Джек.
Врач кивает и идет к двери палаты.
«Мне повезло выжить», — говорю я себе, пока вокруг меня суетится санитарка. Она расправляет простыни и устанавливает дозатор обезболивающих лекарств поближе к кровати.
Мне повезло выжить.
Мне повезло выжить.
Мне повезло выжить.
Я буду твердить это себе до тех пор, пока бурлящий в моей голове ужас не покинет меня навсегда. Не имеет значения, как я выгляжу, мне повезло выжить.
Не успеваю я опомниться, как мои плечи начинают вздрагивать, и вот уже я снова даю волю эмоциям. На этот раз это происходит шумно. От чувства собственного достоинства, за которое я цеплялась из последних сил, не остается и следа.
— Бог ты мой, Либби, не плачь! — в отчаянии говорит Джек. — Прости, прости меня. Я так хотел бы, чтобы изранило меня, а не тебя. Я готов на все, чтобы облегчить твою боль. Прости меня.
— Я знаю, знаю, — шепчу я. — Просто…
— Все будет хорошо, — заполняет образовавшуюся паузу Джек. — Все будет хорошо. Так сказал доктор. Ты будешь получать самое лучшее медицинское обслуживание и уход. Если потребуется, мы наймем для тебя сиделку. Ты опомниться не успеешь, как выздоровеешь. Твои шрамы не будут видны, особенно когда начнут отрастать волосы. Я обещаю тебе, все будет хорошо.
Я его не перебиваю, потому что ему необходимо выговориться. Он напуган и чувствует себя виноватым. Я знаю Джека. Я знаю, что он очень боится того, что я его возненавижу, что я всегда буду винить его за то, что произошло, потому что много раз напоминала ему о неисправной подушке безопасности.
— Ты ведь понимаешь, что сейчас мой автомобильчик гораздо безопаснее твоего красавца? — спрашивала я его.
Он собирался заменить эту подушку. Я это точно знаю. Я ни в чем его не виню.
Я плачу не только из-за того, что увидела в зеркале, но еще и из-за того, что чувствую себя совершенно оторванной от окружающего. Я могу касаться предметов, и они реальны, но я не могу сказать того же о том, что происходит у меня в голове. Я думаю, я вспоминаю, и я не знаю, реальны ли мои мысли и воспоминания, происходило ли все это на самом деле. В карете скорой помощи я слышала женский голос. Мне показалось, эта женщина знает Джека, да и меня тоже. До того как рядом со мной появился спасатель, я, как мне кажется, была в сознании и пыталась сообщить Джеку что-то важное.
Но между тем, что я знаю, и тем, что я помню, зияет пугающая меня пропасть. На самом краю моей памяти явно что-то есть, только я не понимаю, что это такое. Но то, что там есть, безуспешно пытается привлечь к себе мое внимание. И почему-то мне от этого очень страшно.
— Что случилось? — спрашиваю я у Джека. — Что случилось после аварии?
— После аварии спасатели вырезали тебя из машины и привезли сюда, — отвечает Джек, пристально глядя на меня своими темно-изумрудными глазами, временами напоминающими мне зеленый бархат. Они такие мягкие и глубокие, что мне хочется ощущать их на своем теле.