Наверное, я плачу. Я чувствую себя так, как будто плачу. Мне кажется, что я снова оказалась там, в железной ловушке врезавшейся в столб и искореженной машины. Мое лицо саднит от ран н затекающих в них слез. Когда я пыталась говорить, я не издавала ни звука. Из моего сознания выпадали огромные отрезки времени. Но я не оставляла попыток. Я звала его по имени, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. Я всего лишь хотела знать, что он жив и здоров.
Мне кажется, я задыхаюсь. Меня душит Джек. Я пытаюсь дышать, но, обнимая меня, он не позволяет мне сделать вдох. Я уже не боюсь его разбудить. Не обращая внимания на вспыхивающую на концах моих нервных окончаний боль, я отталкиваю его и сажусь в постели. Мое дыхание тут же восстанавливается. Теперь с каждой секундой мое сердце бьется все ровнее.
— Либби? — окликает он меня и приподнимается, опираясь на локоть. — Что-то случилось?
Я отворачиваюсь. Мне не хочется, чтобы он на меня смотрел. Я и сама не хочу на него смотреть. Я хочу оказаться как можно дальше от него. «Да, случилось, — хочется ответить мне. — Случилось нечто ужасное».
— Ничего, — говорю я. — Это всего лишь сон.
— Любимая! — шепчет он, придвигаясь ко мне.
Теперь моя очередь шарахаться от него. Он столько раз делал это со мной, теперь это делаю я. Это заставляет его нахмуриться и сесть в постели. Он снова тянется ко мне, и это невыносимо. Я не могу вынести то, что он ведет себя как ни в чем не бывало, как будто все в порядке, как будто он не лгал мне все это время. Он знает, что произошло сразу после аварии, когда мы оба пришли в себя. Он знает, что он сделал. Я отстраняюсь и соскальзываю с кровати.
— Я хочу пить, — говорю я.
— Хорошо, — отвечает он, но меня уже нет в комнате.
Держась за стену, я спускаюсь в кухню и долго сижу в темноте, глядя на гладкую поверхность стола, следя за тем, как извилины древесины сливаются в странные узоры и образы.
«Это потому, что я решила прекратить читать дневники? Я угадала?» — спрашиваю я у окружающего меня безмолвного пространства. Я решила дать Джеку еще один шанс, сделать шаг ему навстречу, может быть, поговорить с ним, а вместо этого получила правдивый ответ на вопрос, который задала ему в больнице и на который он ответил ложью. Теперь я знаю, что тогда случилось. Теперь я знаю, как называется чувство, подталкивавшее меня узнать Еву. Это чувство грохочет в моих жилах, миллионом злобных муравьев снует по моей коже, глотком кислоты ожигает мне горло.
Предательство, подобно плющу, опутывает огромный монолит моей ревности.
Джек
Мне кажется, Либби знает, что произошло после аварии. А значит, она знает и о том, что я ей солгал. То, как она сбежала ночью из спальни и вернулась только после того, как я уснул; то, какой грустной и сдержанной она была сегодня утром; то, как она молча отнесла Бутчу еду и воду в прихожую, не устроив ему привычный утренний скандал относительно его неоправданных и завышенных ожиданий… Все это говорит о том, что она знает.
Даже Бутч насторожил уши и подозрительно посмотрел на нее, а потом на свою миску с едой, сочтя необходимым понюхать ее, чтобы убедиться, что с ней все в порядке.
— Пока, увидимся, — сказала мне Либби, ставя завтрак на стол и не глядя мне в глаза. — Хорошего дня.
Она вышла, не дожидаясь моего ответа, и я остался один.
Она знает, так что наше расставание — это всего лишь вопрос времени.
Либби
Не припомню, чтобы я испытывала ревность, пока росла и взрослела. Но всяком случае, я ничего не знала о той настоящей ревности, которая запускает свои отравленные когти глубоко в сердце и пирует в твоем мозгу, выедая здравый смысл и одновременно пачкая тебя несмываемыми пятнами зловонных зеленых чернил. Ревность похожа на самый мощный наркотик из всех известных человечеству вызывающих зависимость веществ. Она оказывает мгновенное воздействие, пронзая человека быстрее молнии и в один миг ввергая его в измененное состояние сознания.
Как только ты попался, ловушка захлопывается, оставляя тебя один на один с этой штуковиной под названием ревность. После этого ты начинаешь ожидать ее «прихода» в любой момент.
То, как Джек подносит чашку ко рту, а потом склоняет голову, чтобы сделать глоток горячего кофе… Он так и с Евой делал или она знала, какой температуры должен быть кофе, чтобы он мог пить его, не обжигаясь? То, как он забывает, где оставил ключи… Он всегда таким был или Ева разработала систему, следуя которой, ему никогда не приходилось их искать? То, как он улыбается… У него и раньше была такая улыбка или он улыбался Еве иначе, зная, что никогда и никого не сможет любить так, как любит ее? Сможет ли он любить меня так, как до сих пор любит ее?
Ответ на эти вопросы стал очевидным с того самого момента, когда я занялась с ним сексом у него в прихожей. Может, он этого и хочет, но не может. Или не хочет. Это не имеет значения. Суть в том, что он меня не любит.
В пустой кухне этого идеального дома я опускаюсь на пол, прижимая к груди только что вымытую тарелку с такой силой, как будто это плюшевый медвежонок, способный хоть немного меня утешить. Вся моя жизнь с ним была ложью. Я сумела убедить себя в том, что он способен меня полюбить. Но он не может этого сделать, потому что продолжает любить Еву. Он думал, что сумеет разделить свое сердце между двумя женщинами, вручив каждой причитающуюся ей половину. Но это не так просто сделать. Когда мать делит пирог между двумя детьми, больший кусок обязательно достанется старшему. Он крупнее и живет с ней дольше, поэтому заслуживает большую порцию. Как бы ни старался тот, кто появился позже, ему не под силу справиться с периодом времени, на который его опережает старший.
Мне достался меньший кусок пирога, которым является сердце Джека.
Стоит мне закрыть глаза, и я немедленно переношусь в ту реальность, в которой очнулась спустя несколько мгновений после аварии. Я ощущаю запах горелой резины, вижу вокруг себя груду металла, каждое движение вызывает мучительную боль, что-то непрестанно струится по моему лицу… по всему моему телу…
Мне уже почему-то не так больно. Агония отступает, подобно океанскому отливу. Теперь я ощущаю холод. Впрочем, холодно мне почти всегда, так что беспокоиться, скорее всего, не о чем. Я могу пошевелить правой рукой, поэтому тянусь к Джеку. Я нащупываю его плечо, потом чувствую, что он шевелится, и я испытываю облегчение и неописуемую радость.
— Джек! — зову я. — Ты в порядке?
Но с моих губ не срывается ни звука. Я не говорю. Я просто беззвучно шевелю губами.
— Ева, ты в порядке? — спрашивает Джек. Его тело продолжает шевелиться под моей ладонью. — Любимая, пожалуйста, скажи, что ты в порядке!
— Я не Ева, — беззвучно говорю я.
— Ева, — продолжает он, не дождавшись ответа, — если ты меня слышишь, сожми свою руку.