— Я знаю о вас и Еве, — сообщаю я ему. — Или вы хотите, чтобы я называла ее Хани?
В моем голосе больше уверенности, чем в моей душе.
— И что же, по-твоему, ты знаешь? — спрашивает он.
При этом выражение его лица почти не меняется. Разве что губы сжимаются еще плотнее.
— Я нашла ее дневники, — говорю я.
Мне тут же хочется запихнуть эти слова обратно себе в рот. Это сделал он. Это он ее убил. Конечно же, это был он. Он убил ее из-за этих дневников, пытаясь заполучить свидетельство своих злодеяний.
И теперь я сообщила ему, что они у меня. Я практически попросила его убить и меня тоже.
Джек
Я часто задаюсь вопросом, неужели мать действительно не знает, каков на самом деле мой отец? Может, она все знает, но просто делает вид, что все в порядке?
После того как мы с отцом на мое пятнадцатилетие съездили в Лондон и вернулись домой, мама с тортом ждала меня в кухне. В торт были воткнуты пятнадцать свечек.
— Я знаю, милый, что это очень глупо, — произнесла она. — Ты уже слишком взрослый и все такое, но мне так хочется, чтобы ты еще хоть один год побыл моим маленьким мальчиком.
От того, что произошло в этот день, я просто онемел. В этот момент мне больше всего на свете хотелось быть ее маленьким мальчиком. Отец уже скрылся в кабинете, как он часто делал, когда гневался.
Я подошел к маме и крепко ее обнял. Я всегда шарахался от нее при попытке приласкать меня, когда она испытывала потребность обращаться со мной, как с малышом. Но в этот момент я хотел ощутить, что у меня есть мама, которая может меня утешить. Она растерянно обняла меня в ответ.
— Что случилось? — испуганно и озабоченно спросила она. — Ты поссорился с отцом?
— Нет, — ответил я, стараясь не разрыдаться. — Нет.
— Ну же, расскажи мне, — уговаривала она. — Ты можешь все мне рассказать. Я же вижу: что-то случилось.
Я посмотрел на часы на своем запястье. Он купил их после всего — взамен того, что должно было стать мне настоящим «подарком». Он практически швырнул мне эти часы.
— Мне… э-э… не понравились часы, которые он мне купил, — произнес я, убирая из своего голоса все признаки слабости и незрелости. — И он немного рассердился.
Мама помолчала. Я понимал, что она пытается решить, верить мне или нет.
— Спасибо за торт, — добавил я, делая шаг назад.
Впервые в жизни я был вынужден поступить, как взрослый мужчина. Я не имел права сваливать на нее этот груз. Разве мог я ей сказать, что видел его с другой женщиной? Та девушка была достаточно молода, чтобы…
— Шоколадный, мой любимый! Давай зажжем свечи.
Какое-то мгновение мама стояла неподвижно. Потом она улыбнулась своей ласковой улыбкой, которую я очень любил, и выдвинула один из ящиков, чтобы достать оттуда спички.
— Загадай желание, — предложила она после того, как заплясали маленькие веселые огоньки свечей.
«Никогда не стать таким, как мой отец, — подумал я и с силой дунул. К счастью, мне удалось задуть все до единой свечи. — Спасибо, — поблагодарил я, обращаясь к тому, кто мне помог, кто бы это ни был. — Спасибо, потому что я ни за что не хочу быть таким, как он».
— Как чувствует себя Либби? — спрашивает мать.
Я всегда завидовал легкости, с какой Либби так легко называет своих родителей мамой и папой. Она так и говорит — «моя мама» или «мой папа». Мне это никогда не удавалось. Я никогда не чувствовал себя с ними непринужденно. Наши отношения всегда были несколько официальными, не очень близкими. Ева никогда не говорила о своей семье до той самой ночи, когда она рассказала мне все. И эта информация затерялась среди всего остального, что она мне сообщила. А потом так и не подвернулся подходящий момент, чтобы я снова ее расспросил. Это еще раз доказывает, что я был уверен, что в нашем распоряжении вечность.
— Ей лучше. Пока ей трудно выходить из дома, но она уже не… переживает так сильно.
Я вспоминаю объятие, совсем недавно объединившее нас в этой самой кухне. Возможно, еще не все потеряно. Возможно, она даст мне еще один шанс?
— Она просто прелесть, — говорит мать.
— Я знаю, — отзываюсь я.
Какое-то время мы трудимся молча. Потом мать решительно кладет чистую тарелку на стопку других вымытых и вытертых тарелок и оборачивается ко мне.
— Мне очень хотелось бы, чтобы ты, наконец, перестал сторониться отца, — говорит она. — После той поездки в Лондон на твой день рождения отношения между вами так и не наладились. Что тогда произошло?
— О какой поездке ты говоришь? — спрашиваю я, одновременно задаваясь вопросом, имею ли я право рассказать ей все сейчас.
Я смотрю на нее. Ее волосы с ниточками седины уложены в красивую прическу, которая идет к мягким чертам ее лица. Ее глаза, всегда такие добрые и понимающие, окружены сеточкой морщин, что указывает на то, что в жизни ей доводилось часто смеяться. Моя мать замечательная женщина, и это всегда заставляло меня недоумевать: почему отец это делает? Что такое он от них получает, чего не может дать ему она?
— О поездке в Лондон на твое пятнадцатилетие, — спокойно отвечает она.
Я понимаю, что мне не удастся сбить ее с курса, сменив тему разговора.
— Когда мы поссорились из-за часов? — уточняю я.
— Джек, — говорит она и протягивает руку, чтобы погладить меня по щеке. — Маленький мой мальчик. Не надо меня оберегать. Расскажи мне, что тогда произошло на самом деле.
Если ее не буду оберегать я, кто еще это сделает?
— Мама, мамочка… — говорю я. Мне с большим трудом удается произнести это слово. Но я все равно его повторяю, пытаясь ощутить его вкус. Возможно, оно мне понравится. — Мама, это было слишком давно. Я забыл подробности. Да и Гектор, наверное, тоже.
Она кивает и улыбается, но в ее глазах затаилась грусть.
— Я тоже так думала, — говорит она. — Но не стоит обманывать себя, Джек. Твой отец никогда ничего не забывает.
Либби
Я сижу и играю в гляделки с человеком, который, скорее всего, убил Еву.
И я знаю, что он выиграет. Потому что холодное спокойствие его взгляда и невозмутимость, с какой он воспринял мои откровения, подтверждают то, что я поняла спустя долю секунды: передо мной человек, способный на хладнокровное убийство.
Я отвожу глаза первой, не испытывая при этом ни малейшей неловкости. Он пытается загипнотизировать меня взглядом, но я уже смотрю на свои руки. Грейс больше не ухаживала за моими ногтями, а я пренебрегаю кремом для рук. В итоге мои руки ожидает преждевременная старость. Я усматриваю жуткую иронию в том, что мое тело будет стареть, как ему и положено, но мои шрамы всегда будут на тридцать шесть лет моложе всего остального. К тому времени как через семь лет мое тело обновится, шрамы состарятся, но все остальное будет еще старше.