Разницы бы не было, если бы не ее инициалы. Однако она была именно Катериной Захаровной, и с этим ровно ничего нельзя было поделать, кроме того, чтобы остаться после замужества на девичьей фамилии. И она упрямо ответила:
— Нет, Юра, я останусь Панелопиной.
Он долго смотрел ей в глаза, надеясь уловить в них хоть намек на шутку. Но нет, видимо, не нашел ничего на нее похожего, спросил:
— Это твое окончательное решение?
Если бы Катерина была хоть немножечко более внимательной и чуткой, непременно уловила бы грань, черту, за которую не следовало заступать. Но нет, не заметила, не уловила.
— Да, — твердо ответила она.
Юра больше не произнес ни слова. Посмотрел на нее долго-долго, словно бы еще надеясь, что она одумается. А может, прощался со своей любовью — кто теперь скажет? Молча развернулся и вышел из тесного коридора, столкнувшись с какой-то женщиной. Та подошла к двери, отворила ее своим ключом и обернулась к Катерине:
— Можете проходить.
Но проходить в этот кабинет следовало только вдвоем.
Катя никогда не испытывала такого унижения. Как он мог? Бросить ее в загсе — что может быть хуже? Негодяй, подлец. Ничего, она ему отомстит. Он еще долго будет вымаливать у нее прощения. Конечно, она простит, куда денется. Не ради него, ради себя самой. Но сначала она его вдоволь помучает. Он будет вымаливать прощения на коленях. А потом сам же предложит ей остаться на девичьей фамилии. И тогда она согласится, картинно вздыхая: мол, иначе ведь ты все равно не отстанешь…
Попрощавшись с бывшими подчиненными широкой улыбкой, Шолик покинул офис, и в помещении повисла напряженная тишина. Сотрудники смотрели на новое начальство с откровенной тревогой во взглядах. Барышня в шикарной шубе переводила мастерски подведенные глазки с одного на другого, чуть прищурившись, словно бы пытаясь угадать, чего можно ожидать от той или иной личности. Обладатель же родинки и серых глаз пристально смотрел на Панелопину. Губы его чуть скривились. Сложно было понять — приветственно ли, или, скорее, презрительно. Катерина инстинктивно решила, что второе ближе к истине. Да и чего еще она могла от него ожидать после всего, что произошло так давно, можно сказать, в прошлой жизни.
Вздохнула тяжко, и с новой силой принялась разгребать завал на столе. Если раньше у нее и была надежда остаться, то теперь поняла — она действительно первый кандидат на увольнение. Вот только никому было невдомек, что ее регулярные опоздания тут вовсе не при чем.
Обладательница шикарной шубки обернулась к мужу и проворковала:
— Ну я пошла, милый. Дальше ты без меня управишься.
И, одарив сотрудников приобретенной фирмы очаровательной улыбкой, покинула помещение вслед за Шоликом:
— Владимир Васильевич, подождите минуточку! Я вот еще о чем хотела вас спросить…
Что она хотела у него узнать, осталось для всех загадкой — дверь плотно затворилась за нею, издав приглушенный звук, и в офисе вновь воцарилась тишина. Сидоров, наконец, оторвал взгляд от Катерины и обвел им остальную честную компанию. Подумал несколько мгновений и, распорядившись:
— Работайте, вы знаете, что нужно делать, — скрылся в своем кабинете.
А Катя так и не поняла — уволена она или нет. Быстренько закончила уборку, распихав нужные документы по соответствующим папкам и избавившись от мусора. Сидела за столом, не зная, что делать дальше. Относилось ли его распоряжение и к ней, или Сидоров просто надеялся на ее догадливость?
Никто не шушукался. Коллеги лишь обменивались многозначительными взглядами, но разговаривать не осмеливались даже шепотом. В то же время ни один из них не приступил, вопреки воле начальства, к выполнению непосредственных обязанностей.
Так прошло минут пятнадцать. Напряжение в офисе не спадало. Катерина нервничала все больше. Она ежесекундно ожидала звонка от Сидорова, или еще какого-нибудь знака внимания к своей скромной персоне, но ничего не происходило. Из кабинета начальника никто не выглядывал, никто не думал ее вызывать и ставить в известность об увольнении. Если бы Катерина не была столь взволнована, непременно усмехнулась бы — интеллигент! Самому увольнять ее неудобно, надеется на Катину понятливость. Ну что ж. Раз Магомет не идет к горе, придется самой решать все вопросы…
И, не чуя под собою ног, она направилась к стеклянной двери. На ней жалюзи уже были подняты, но на стенах все еще оставались закрытыми. Спиной Катя чувствовала на себе изумленные взгляды коллег. Ей так хотелось сбросить их с себя, стряхнуть, как налипший снег, обжигающий ледяным холодом. Она поежилась, но тут же, наткнувшись на равнодушный взгляд из-за стеклянной преграды, распрямила плечи. Дыхание сбилось, сердце стучало одновременно во всем теле — ей казалось, что даже ее кожа вздымается в такт пульсу. Кровь немедленно прилила к щекам, а ей так не хотелось, чтобы он заметил ее волнение.
Несмотря на его пристальный взгляд сквозь стекло, Катерина посчитала нужным постучаться:
— Тук-тук, к вам можно, Юрий Витальевич?
Не дожидаясь разрешения, вошла в кабинет и осторожно прикрыла дверь. Она ненавидела ее. Хотя стекло было невероятно толстым, дверь все равно выглядела ужасно хрупкой, и Катя все время боялась разбить ее ненароком.
Вошла. Вот он, возмужавший, повзрослевший. Вроде такой же, но в чем-то неуловимо изменившийся. Ах, да, очки. Раньше он не носил очков. Они нисколечко его не портили. Пожалуй, даже наоборот, подчеркивали овал лица.
Катерина разглядывала его, и словно забыла, зачем пришла. Забыла о том, что все давно в прошлом, что он женат, что он теперь ее начальник, что за ее спиной полтора десятка пар глаз внимательно наблюдают за каждым ее движением. Хотелось, как когда-то, прильнуть к нему, потереться о его щеку, чуть-чуть колючую и такую родную, и замереть так надолго, навечно. Чтобы канули в лету все эти годы, годы без любимого. Чтобы снова быть вместе. Хоть Пенелопой, хоть сидоровой козой — без разницы, лишь бы не одной, только бы рядышком, вместе…
— Я слушаю, — ледяным тоном произнес Сидоров.
И — ни намека на то, что он рад ее видеть. Ни намека на теплоту во взгляде или в голосе. Ни намека на то, что встретились два родных, можно сказать, человека. Родных? Полноте. У них был шанс стать родными, она сама все испортила. А теперь… Теперь слишком поздно. Шесть лет позади. Для кого-то, быть может, это и не срок, а для них… Он женат, он нынче чужой. Да и она уже давно не та, что раньше. И, отбросив сантименты, Катерина спросила сухо, в тон ему:
— Я уволена, Юрий Витальевич?
Сидоров ответил не сразу. Посмотрел на нее внимательно, словно прицениваясь, спросил придирчиво:
— Разве я уведомлял вас об увольнении? Я сказал "Работайте", это относилось ко всем сотрудникам, без исключения. Если же вы сами намерены уволиться…
Он не закончил фразу, но сказана она была таким тоном, что продолжение у нее могло быть только одно: "Я не возражаю".