– Есть одно место за городом, – подал идею Мезенцев. – Брошенный мыльный комбинат. Мы там арендовали помещение под производственный цех. Не все оборудование успели поставить, у шефа случились какие-то неприятности, он сейчас в Израиль уехал, вернется не скоро. Из рабочих никого набрать не успели. Те, кто привозил оборудование – водитель, грузчики, – меня вообще не знают. Может, в лицо запомнили, а по фамилии – нет. Район там тихий, ключи у меня, даже пломбир есть.
– Исключено, – отрезал Марк. – Нам нужно такое место, о котором знали бы только ты, я и... Кстати, нам нужен еще один опытный человек.
– Может быть, я знаю такого, – неопределенно ответил Валентин.
Пока Мезенцев не чувствовал ответственности за грядущее мероприятие. Как-то просто проходила беседа с бывшим командиром. Сидят, плетут заговор, словно обсуждают только что просмотренный боевик. Наверное, оттого, что слова пока не пересеклись с делом. И в тот момент, когда рука коснется оружия, и придет та самая ответственность. Когда все пути назад будут отрезаны.
Он спросил о клиенте.
– Ты слышал о нем, – ответил Марковцев, – Султан Амиров. Образно – мы вытаскиваем его на плаху. Понял? Нашлись люди, готовые заплатить за его голову несколько миллионов.
Прежде чем навестить Мезенцева, Сергей встретился с Катей Скворцовой. Он даже на бойцов «Гранита» наводил справки, что уж говорить о клиенте. Первая просьба Марковцева после возвращения из Дагестана касалась именно запроса по деятельности Шамиля в Москве и на Северном Кавказе. «Все чисто, – ответила Катя, – в ФСБ ничего на него нет. Ни в криминале, ни в связях с бандформированиями не замешан».
– Ты говорил про какого-то человека, – напомнил Сергей, – кто он? Из моей «Ариадны»?
Так или иначе, но название отряда особого назначения не прозвучало акцентированно, бывший командир сделал упор на слове «моей». Будто говорил о живом человеке, любимой женщине: МОЯ – и чуть мягче – «Ариадна».
Валентин пристально вгляделся в командира и заметил грусть в его глазах.
– Скучаешь по отряду? – спросил он.
– Что от него осталось? – в свою очередь задал вопрос Марк. – Показуха. Бойцы вышибают о кирпичи последние мозги и жрут перед камерой живых лягушек. Тебя, Валя, я учил совсем другому – как не растерять разум. А сам... – Сергей усмехнулся: «Сам же и потерял голову». – Но не будем при больном о больном. – Не повторяя вопроса, Марк вопрошающе приподнял подбородок.
– Костя Горохов, – назвал имя хозяин квартиры. – Воевал в первую чеченскую кампанию в составе ОМОНа. Как и я, долгое время без работы. Человек надежный. А мы справимся таким составом?
– Нам будут помогать. Причем наш клиент, его зовут Шамиль, придумал неплохую штуку. В число помощников войдут люди, симпатизирующие Султану Амирову.
– Как это? – не понял Валентин.
– Шамиль родом из Дербента, – пояснил Марковцев. – Там не разберешь, кто симпатизирует бандитам, а кто нет. Науров в тех краях вроде непререкаемого авторитета. В свое время он предупреждал о том, что дагестанцы, воюющие на стороне чеченцев, если их не возвратить на родину, сами придут в родные края, но уже в качестве оккупантов. Так и случилось пару лет назад. И все смешалось: один сосед за, другой против. Его сын попал в плен к Султану Амирову. Во время силовой операции был убит. Старик объявил Султану вендетту и выложил за него, живого, семь миллионов долларов. Вот такая история.
После паузы Сергей продолжил:
– В деле будет один нюанс, тут я пошел на уступку Шамилю. Он хочет предупредить Султана о готовящейся операции по его освобождению. Террорист, живя думами о райских кущах, попадет в терновые заросли. Кавказцы умеют мстить изощренно, это у них в крови. Шамиль подбирался к Султану, правда, не совсем удачно, не зная, с какого конца или начала потянуть эту нитку. Старик не очень преуспел, разве что определил или наметил стражника в Лефортове, который мог бы помочь за деньги. В конце концов Шамиль, не повстречай меня, согласился бы дать через охранника яд своему кровнику.
Москва, Лефортово, 31 июля, вторник
Владимир Черных заступил на дежурство со смешанными чувствами: подъем сил, вызванный «подъемом» материальным, и ответственность, замешенная на страхе перед недремлющими силами незаконных бандитских формирований и законными структурами, начиная с Главного управления по исполнению наказаний. А закончить Черных мог схожим тюремным коридором, по которому гулко разносились его шаги, тесным помещением – принудительным скитом, где он, контролер Лефортовской тюрьмы, будет так же заглядывать в «волчок», но уже с обратной стороны.
В нагрудном кармане его форменной рубашки лежал клочок бумаги. Что написано на нем, Черных не знал. Текст скорее всего на чеченском языке. Всего несколько строк. Всего лишь маленький клочок бумаги, не идущий ни в какое сравнение с пачкой ценных бумаг, которые ему вручили за пустяковую услугу: дать прочесть одному из заключенных эти несколько строк.
Постояв у одной камеры, Черных пошел к другой. Монотонный звук шагов, размеренный, как маятник старинных часов, успокаивал глупую совесть.
Пожалуй, насчет взглядов в «волчок» камеры с обратной стороны он поторопился – он же не оружие собирается передать. Даже в руки заключенного эта бумажка не попадет. Он просто подержит ее в своей руке, в двух пальцах, если быть совсем точным, что уже совсем сведет его вину на нет, пока арестант не прочтет ее, затем вопросительно приподнимет подбородок и, увидев утвердительный ответ, нарушит привычный, неторопливый ритм шагов. В чуть ускоренном темпе он пройдет в туалет, сожжет записку и смоет черные хлопья в унитаз.
Глупая совесть Владимира Черных без воодушевления, но глотала все новые порции успокоительного. Что бы ни было в записке, положение заключенного не изменится. Как сидел он в своей камере, так и останется сидеть. Может, чуточку повысится его настроение; может, в послании привет от родственников, единомышленников, братьев по оружию. Или и от тех, и от других, покивал в такт шагам контролер. А потом, когда закончится следствие и судья вынесет ему приговор, отправится заключенный – уже со статусом осужденного – в зону, где отбывают пожизненные сроки.
Черных интересовало, конечно, как вышли на него друзья Султана Амирова. Вероятно, разглядели в его мрачном, вечно недовольном, с примесью желчи лице слабость или податливость. Податливость. Нет, это уж слишком. Но кое-какой информацией о распорядке тюрьмы они обладают, иначе откуда узнали, что он контролирует именно этот коридор? Наверное, на него указал у стен Лефортова бывший узник. Другое трудно предположить.
Немного беспокоила мысль о продолжении просьб черноглазых просителей. Однако он вправе отказаться по одной простой причине: кто сможет доказать, что он что-то передал, что-то взял? Все доказательства унесет канализационным потоком. Его заверили, что это первая и последняя просьба.