Директор вскинул голову и увидел перед собой главного ветеринара аэропорта. Пьян – мгновенно определился хозяин кабинета: глаза нараспашку, рот приоткрыт, волосы всклокочены.
– Андриасов. В туалете. Убит. – В три приема выговорил Хабурдзани. – Скорее – выстрелом в голову.
В конце кабинета из кресла поднялся сухопарый человек в сером костюме. Не мешкая ни секунды, он поднес ко рту рацию:
– Внимание всем группам!..
Все, они пошли. Впереди группа вооруженных униформистов, сразу за ней, отставая на пару шагов, следует наш, русский подрывник, скованный правой рукой с человеком в дубленке. Марковцев видел его на фотографии, предоставленной Гришиным, впрочем, как и остальных.
Вот чеченец, одетый в черную кожаную куртку, гладко выбритый и, судя по всему, с чистой головой: курчавые волосы на легком ветру приходят в движение. Идет так свободно и с гордо поднятой головой, словно рекламирует “Тафт – три погоды”.
Здорово! – отметил Марковцев, не видя бреши между двумя парами. Идут довольно слитно, не растягиваются. “Рота, четче шаг! Не растягиваться!” Марковцев уже не нервничал, им овладело состояние, которому не находилось определения. Как не было предчувствия скорого конца. Он знал много случаев, когда бойцы идут на верную смерть. Прикрывать отходящих товарищей почти всегда означало гибель. Не даться в руки врагу – то же самое. А участь – она же честь командира – спасти бойца, отдав ему приказ уходить, а самому остаться один на один с противником. В такие моменты срабатывают, доселе неизвестные инстинкты. “Старики”, принимая бой, всегда ставят салажат позади себя.
Чечня. Грозный. 26 января 2000 года. Бой за площадь Минутка, 4-я мотострелковая рота заняла круговую оборону и в подвале, и на этажах четырехэтажного здания. По громкоговорителю выступает Шамиль Басаев: “Или вы сдадитесь, или командирам мы отрежем головы, срочников расстреляем, а контрактников замучим до смерти”. Ответ русских пацанов: “Отсоси!” И подготовка к рукопашной. “Старики” встали у оконных проемов и дверей, кто помладше – рядом. По приказу командира каждый оставил один патрон и гранату для себя.
По сравнению с ними “жертва” Марковцева, битого подполковника спецназа, по определению не могла стать рядом, а пряталась за его званием. Он всегда знал и был готов к тому, что найдет свой конец от пули противника.
Хорошо идут, левым боком к смерти, как по заказу. Еще с десяток шагов, и первый бандит вторгнется в “зону отчужденья”. Прозвучит команда Марка: “Внимание!” А когда последний перешагнет эту же черту, и Певец услышит последнюю в своей жизни команду: “Пошли!”
Вот и второй “отчуждился”, теперь очередь за третьим...
Но вдруг вся колонна разом замедлила шаг. Многие, склонив головы, слушали рации. А когда несколько голов повернулось к “Мерседесу”, Марку ничего не оставалось, как отдать команду:
– Пошли! Пошли!
Все же униформа сделала свое дело. Неважно, какую команду получили грузинские спецы, но в первые секунды они хоть и взяли оружие на изготовку, но не произвели ни одного выстрела. Мозг отчаянно не давал команду стрелять по своим. И лишь когда прозвучали первые короткие очереди из двух “бериллов”, запрет был снят.
Вскинув автомат на уровень плеч и чуть склонив к нему голову, Марк, делая шаг от машины, нажал на спусковой крючок. Оружие фыркнуло, ударяя в плечо складывающимся прикладом. Глаза привычно отметили точное попадание. Опасаясь, что на преступниках могли быть бронежилеты, Сергей стрелял в голову. Рискованно в данной ситуации, поскольку расстояние до цели было достаточно велико. Но одна пуля точно нашла свою цель: чеченец резко опустил подбородок.
И уже с места, без шага в сторону, Марковцев в очередной раз нажал на спусковой крючок, поймав на мушку голову русского подрывника.
И слышал справа от себя сухие выстрелы из автомата товарища. Певец стрелял с колена длинными очередями – самый оптимальный вариант для него, взявшего на себя грузинских подрывников. А они были от него на расстоянии тридцати метров. И Певец, поводя стволом, косил всех подряд: и тех, кто был рядом, и самих бандитов. И получал в ответ. По груди, защищенной бронежилетом, забарабанили пули, опрокидывая бойца. Упав на спину, он продолжал стрелять в том же направлении, пока ему под подбородок не ударила пуля. С Муромова будто сняли напряжение. Тело моментально расслабилось, и рука бойца, соскользнув с автомата, упала на бетон...
Рискуя получить пулю от своих, на Марковцева сзади набегал грузинский спецназовец. Он плечом врезался в спину стрелка, отбрасывая его на пару метров. И по инерции продолжал движение. Когда Марк, невероятным усилием сумевший перевернуться на спину, попытался вытащить десантный нож, громила навалился на него всем телом.
Впрочем, в Марковцева не стреляли потому, что видели отчаянный набег на него своего товарища.
Москва
Сегодня в этом доме произошло самоубийство. Или убийство – для кого как. Генерал Латынин тем не менее подумал, что перешагнул черту. Но, видит бог, признался он себе, не хотел видеть раскачивающийся на веревке труп женщины.
Нелегко на душе. Зато жене Николая Гришина уже не придется жить в страхе, сходить потихоньку с ума, не кричать: “Он все мне рассказал! Это вы его убили!”
Зачем, зачем она сказала эти слова?
Под вечер, когда ее привезли домой, глаза у нее стали и вовсе сумасшедшие, бессмысленные, дикие. Юрий Семенович даже отступил, боясь нападения. Однако женщина смотрела мимо него и мимо же прошла. Ее развернули в сторону дома, и она послушно поднялась по ступенькам. Ее направили в комнату, и она покорно подчинилась. На ее шею набросили петлю, а она, словно кутаясь в теплый шарф, повела головой и плечами. Воспротивилась лишь в тот момент, когда из-под ног выбили табурет. Замахала руками, схватилась за веревку-шарф, чтобы освободить горло и накричать на непрошеных гостей. Потом уже по-другому махнула руками: делайте что хотите – и опустила их вдоль туловища...
Латынин прошел в другую комнату, где также был проведен тщательный обыск, и опустился на стул. Усталость обрушилась на него сразу, как только он сел. День оказался тяжелым и длинным настолько, что события его вылезали наружу. Одни просились в завтра, другие настойчиво призывали отпустить их во вчера.
Генерал подчинялся законам времени. Кто сказал, что время – ничто, главное лишь жизнь? Нет, время – это все, а жизнь – ничто. Время, как легкий ветерок, балуется, покачивая труп в комнате. Труп, в котором нет никакой жизни.
А жизнь там, где время остановилось, где настоящий ветерок играет с зеленоватыми волнами, перекатывает с места на место песчинки на пляже. На собственном пляже, на берегу собственного клочка суши. Где жизнь заставляет думать о жизни. А здесь... Здесь смерть постоянно заставляет думать о смерти. Вот где неразрешимая проблема.
Заломило виски, задергался, как в конвульсии, нервный тик под глазом, дыхание стало горячим.