Ибн-Талак, в это время чистивший винтовку, вскочил на ноги: глаза широко раскрыты от испуга, губы шепчут то ли клятвы, то ли молитвы. Хобарт тоже вскочил, а Джабир кинулся успокаивать верблюдов — их напугал голос, и они рвались с привязи. Один только Шедуэлл остался сидеть у костра, глядя в огонь, пока вой — непрерывный, словно идущий на одном исполинском выдохе, — заполнял собой ночь.
Прошло немало минут, прежде чем он наконец затих. Когда это случилось, животные все еще всхрапывали, а люди молчали. Ибн-Талак первым вернулся к огню и снова принялся начищать винтовку, за ним пошел его родственник. И последним — Хобарт.
— Мы здесь не одни, — сказал Шедуэлл через некоторое время, по-прежнему не сводя глаз с костра.
— Что это было? — спросил Джабир.
— Аль хайяль, — ответил ибн-Талак.
Джабир скривился.
— Что такое аль хайяль? — спросил Шедуэлл.
— Они имеют в виду звук, который издают пески, — пояснил Хобарт.
— Пески? — переспросил Шедуэлл. — Ты думаешь, что это был песок?
Подросток отрицательно помотал головой.
— Ну конечно же нет, — сказал Шедуэлл. — Это голос того, с кем мы ищем встречи.
Джабир подбросил в костер вязанку выбеленных солнцем веток. Огонь немедленно пожрал их.
— Так вы знаете? — спросил Шедуэлл.
Ибн-Талак оторвался от работы и внимательно поглядел на него.
— Они знают, — подтвердил Хобарт.
— Я подумал, вдруг они испугаются.
Ибн-Талак, кажется, уловил смысл его последнего замечания.
— Руб аль-Хали, — произнес он, — мы знаем. Знаем все. Знаем.
Шедуэлл понял его мысль. Они ведь мюрра. Их племя считает эти земли своими собственными. Отступить раньше, чем будут разгаданы тайны Пустой четверти, равносильно отказу от наследия предков.
— Далеко еще? — спросил Хобарт.
— Не знаю, — ответил Шедуэлл. — Ты слышал то же, что и я. Может быть, совсем близко.
— Как ты думаешь, он знает, что мы здесь? — спросил Хобарт.
— Может быть, — сказал Шедуэлл. — А какая разница?
— Наверное, никакой.
— Если не знает сейчас, узнает завтра.
2
На следующий день они тронулись в путь на заре, чтобы уехать как можно дальше, прежде чем поднимется солнце. Они двигались в том же направлении, какого придерживались в предыдущие четыре дня.
Первый раз за все время окружающий пейзаж стал немного другим, размеренные падения и подъемы барханов сменились гораздо более высокими и нерегулярными песчаными холмами.
Песок на этих холмах был мягкий, он осыпался шуршащими лавинами под ногами людей и животных. Ехать верхом было невозможно. Путники увещевали верблюдов, все еще напуганных после вчерашнего происшествия, перед каждым новым крутым подъемом осыпали их проклятиями и льстивыми словами. И все это только ради того, чтобы подняться на вершину и обнаружить впереди еще более высокий бархан.
Не было отдано никаких распоряжений, но ибн-Талак почему-то больше не возглавлял четверку, его место занял Шедуэлл. Он вел теперь отряд по пескам вверх-вниз. Между барханами дул легкий ветерок, но его вкрадчивость выводила из себя посильнее урагана. Казалось, он шепчет что-то, пробегая по песку, однако уловить смысл послания было невозможно.
Но Шедуэлл знал, о чем нашептывает ветер.
«Иди, — говорил он, — иди, если смеешь. Еще один холм, и ты получишь все, о чем когда-либо мечтал».
Шедуэлл поддавался на его уговоры и поднимался на следующий склон, выходил из прохладной тени под слепящее солнце.
Они уже близко, он знал это, совсем близко. В начале дня Джабир принялся жаловаться и требовать, чтобы они остановились и дали верблюдам отдохнуть, но Шедуэлл не согласился. Он ускорил шаг, его разум уже не обращал внимания на физические неудобства, едва ли не парил над телом. Пот — ерунда, боль — ерунда. Все это можно перетерпеть.
И вот, на вершине бархана, куда они поднимались едва ли не час, обещания ветра подтвердились.
Пески остались позади. Впереди расстилалась терраса, совершенно плоская на всем обозримом пространстве. Правда, это обозримое пространство простиралось всего на несколько миль, поскольку ветер нес с собой песок, закрывающий горизонт, как дымовая завеса. В Руб аль-Хали эта плоскость казалась еще более изысканным запустением: пустота для настоящего ценителя.
— Господь Всемогущий, — выдохнул Хобарт, поднимаясь туда, где стоял Шедуэлл.
Коммивояжер вцепился ему в руку. Он дышал часто и сипло, с обгоревшего под солнцем лица градом катился пот.
— Не дай мне упасть, — пробормотал он. — Мы уже у цели.
— Почему бы не передохнуть, прежде чем идти дальше? — предложил Хобарт. — Может, остановиться до завтра?
— Неужели ты не хочешь поскорее увидеть своего дракона? — спросил Шедуэлл.
На это Хобарт ничего не ответил.
— Тогда я пойду один, — только и сказал Шедуэлл.
Он выронил поводья верблюда и заковылял вниз по склону на равнину.
Хобарт оглядел стерильную плоскость. Шедуэлл говорил правду: они уже очень близко, он чувствует. И эта мысль, всего несколько дней назад воодушевлявшая его, теперь нагоняла страх. Он достаточно насмотрелся на Пустую четверть, чтобы понять: обитающий здесь дракон вовсе не тот переливающийся красками монстр из его снов. У Хобарта не хватало воображения, чтобы представить ужас, угнездившийся в подобном месте.
Но одно он знал наверняка: этому существу наплевать на закон и его защитников.
Если проявить решимость, еще можно повернуть назад, подумал Хобарт. Можно убедить проводников, что Шедуэлл загонит их насмерть, что разумнее оставить Коммивояжера наедине с его безумием. А тот был уже у подножия бархана и продолжал удаляться, даже не удосужившись посмотреть, идут ли за ним остальные.
«Пусть себе идет, — сказала какая-то часть Хобарта, — пусть найдет свой Бич, если уж так хочет, а заодно и смерть».
Но как бы он ни был напуган, Хобарт не мог заставить себя повернуться к равнине спиной. Воображение, сузившееся до размеров узкого тоннеля, снова показывало ему его собственные руки, оживленные неистребимым огнем. В тот исключительный миг видения он ощущал вкус силы, для описания которой не существовало слов, и никакие последующие события — ни поражение, ни унижения — не могли затмить это воспоминание.
Где-то там, далеко отсюда, еще живут те, кто нанес ему поражение, кто попрал закон, реальный и праведный. Вернуться к ним со стекающим по пальцам огнем и заставить их низко склонить головы — вот мечта, ради которой стоит сносить жар пустыни.