— Речка что надо! — согласился Матвеев.
— А знаете ли вы, позвольте вас спросить, сколько теплой воды — до двадцати семи градусов по Цельсию на поверхности! — сколько такой теплой воды несет эта речка? — воскликнул Шелавин.
Его водянистые, обычно прищуренные глаза теперь широко раскрылись и сверкали чистым голубым пламенем, а рука с вытянутым худым и длинным пальцем высоко поднялась. Но не успел он хоть немного насладиться интересом аудитории, как заметил подозрительное движение непоседливого Марата и тотчас же торопливой скороговоркой забросал слушателей цифрами:
— Девяносто один миллиард тонн воды в час! А? Что вы скажете по этому поводу, позвольте вас спросить? Это даже трудно представить себе! Сравните это количество воды… ну хотя бы с Волгой. Величайшая река Европы, пересекающая поперек почти весь наш Союз, каждый час приносит в Каспийское море в среднем тридцать миллионов тонн воды, то есть в три тысячи с лишним раз меньше Гольфстрима! Понимаете? Даже все реки земного шара вместе взятые ежечасно выносят воды в двадцать два раза меньше, чем один Гольфстрим! И вот эта громада воды, — нагретая под жарким, экваториальным солнцем Атлантики, несет с собой на север невероятное количество теплоты. Что вы можете сказать по этому поводу?
— Всеевропейская печка, Иван Степанович! — воскликнул восхищенный Марат.
Шелавин мягко улыбнулся и, добродушно посмотрев на Марата, продолжал:
— Вы совершенно правы, Марат, у нас есть такая печка, но это все-таки не Гольфстрим. За Ньюфаундлендской банкой Гольфстрим совершает, как говорят американцы, преступление: он покидает берега Северной Америки и, расширяясь все большим веером, круто поворачивает на восток, к Европе. Вскоре после этого Гольфстрим переходит в широкое медленное Атлантическое течение. Не дойдя до берегов Европы, оно разбивается на две мощные струи. Одна из них посередине океана отделяется и под названием Канарского течения отходит к югу, к берегам Пиренейского полуострова и Северной Африки. Там это течение поворачивает на запад и сливается с тем самым северным экваториальным течением, которое под непрерывным воздействием постоянных ветров — пассатов — нагоняет массу теплой воды в Караибское [1] море, а оттуда — в Мексиканский залив и дает начало Гольфстриму. Таким образом, здесь как будто замыкается круг, внутри которого, в Саргассовом море, мы сейчас находимся. Но главная струя Атлантического течения уходит на северо-восток, к западным и северо-западным берегам Европы. Здесь она, потеряв по дороге много тепла, полученного ею от Гольфстрима, отдает Европе большую часть оставшегося у нее тепла. Вот эта струя Атлантического течения и есть та европейская печка, о которой вы говорили, Марат.
— С какой же температурой подходит она к Европе? — спросил Матвеев, отрываясь от тетради, в которой он все время усердно делал записи.
— От восьми градусов тепла в феврале до тринадцати-пятнадцати градусов в августе.
— Только и всего-то! — удивился Матвеев. — Да в такой воде и купаться невозможно, а не то что отапливать всю Европу. Хороша печка, которая и сама-то зимой имеет лишь восемь градусов тепла! Как же это так, Иван Степанович?
— А ты не торопись сомневаться, — сказал Матвееву его товарищ по водолазному делу, спокойный, солидный Крутицкий. — Значит, этому есть свое объяснение.
— Как?! — набросился на Матвеева Шелавин. — Вам этого мало, позвольте вас спросить? А про удельную теплоемкость воды и воздуха вы забыли, позвольте вас спросить? А? Забыли? Ведь вы водолаз! Ведь вы должны были бы знать физические свойства воды!
— Ну что — теплоемкость? — защищался Матвеев. — Я знаю, что теплоемкость воды равна единице.
— Что же это значит? — наступал Шелавин.
— А то значит, что для повышения температуры одного грамма воды на один градус Цельсия требуется израсходовать тепла в количестве одной грамм-калории.
— Правильно. Не возражаю. Ну, а теплоемкость воздуха чему равна?
— Воздуха? — замялся Матвеев. — Воздух? М-м-м… Скажу честно, что за пять лет после окончания десятилетки нетрудно забыть такую мелочь. Да это нас, водолазов, и не касается, — извернулся он под общий хохот. — Нам, водолазам, нужно знать как можно больше про воду, куда мы лазим. А все подробности про воздух пускай помнят воздухоплаватели…
— Ну нет, брат, шалишь, — вмешался, похлопывая рукой по своей тетради, уборщик Щербина. — Надо и про воздух и про весь мир знать все, что только можно… Говорите уж вы, Иван Степанович! — обратился он к Шелавину.
— Нехорошо, нехорошо, товарищ Матвеев! — укоризненно покачал седой головой комиссар. — Завтра вы, может быть, захотите пойти во втуз. Придется опять зады повторять… Продолжайте, Иван Степанович!
— Так вот, — начал Шелавин, — теплоемкость воздуха — ноль целых двести тридцать семь тысячных теплоемкости воды. Почти в пять раз меньше! А вывод отсюда, если принять еще во внимание удельный вес морской воды и сухого воздуха, получится совсем простой, но огромный важности: один кубический метр воды, остывая на один градус, согревает на один градус три тысячи сто тридцать четыре кубических метра воздуха, соприкасающегося с этой водой! При охлаждении только на один градус слоя воды толщиной в двести метров на всем пространстве норвежской части Атлантического течения выделится такое количество теплоты, которого достаточно для нагревания на десять градусов (Слышите? На десять градусов!) слоя воздуха толщиной в четыре километра (Слышите? В четыре километра!) и покрывающего всю площадь Европы! Вы представляете себе — над всей Европой?! Ученые вычислили, что через каждый погонный сантиметр европейского побережья с океана на материк в течение года проносятся четыре тысячи миллиардов калорий! Подумайте — через каждый сантиметр! Самый лучший каменный уголь обладает теплотворной способностью в восемь тысяч калорий. Значит, через каждый сантиметр в течение года проносится тепло, которое заключают в себе пятьсот тысяч тонн самого лучшего угля!.. Сколько же угля надобно было бы сжечь, чтобы получить тепло, которое в течение года проносится на материк через все побережье Европы? А? Позвольте вас спросить? Теперь вам понятно, почему Атлантическое течение может играть роль печки для Европы?
— Вполне понятно! — живо отозвался Марат. — Огромные массы холодного зимнего воздуха, соприкасаясь с поверхностью более теплых вод, охлаждают воду, но сами нагреваются, делаются легкими и поднимаются наверх, уступая место другим холодным потокам воздуха с материка. А сами идут поверху к материку на место уходящего оттуда холодного воздуха и приносят туда с собой тепло Атлантического течения. Поэтому в Западной Европе климат гораздо мягче, чем на наших дальневосточных берегах, вдоль которых протекают не теплые течения, а, наоборот, холодные. Вот и выходит, что если Атлантическое течение является чем-то вроде печки для Европы, то течения Охотского моря превращают его в ледник советского Дальнего Востока. И я удивляюсь, Иван Степанович… Разве мы не можем…