Подросток удивленно пялится на мой антивирусный костюм, коротко кивает – мол, давай лечи! И опасливо отходит в сторону, по всему заметно, что меня, «белого дьявола», он боится не меньше, чем зараженных.
Собравшись духом, захожу в палатку…
В душном влажном полумраке – ровные ряды грубо сколоченных нар, завешенные дырявыми москитными сетками, прелой одеждой, измочаленными окровавленными бинтами и каким-то тряпьем. Нары забиты полуобнаженными людьми, причем мужчины, женщины и дети лежат вперемежку. Единственный источник света – загаженная мухами лампочка в проволочной сетке под брезентовым верхом. Свет этот кладется на лица и руки больных причудливыми липкими пятнами, придавая им сходство с кинематографическими монстрами.
Несколько человек сидят у брезентовой стены и бормочут что-то невнятное: то ли молитвы, то ли языческие заклинания. Несколько лежат прямо на земле, в проходах между нарами. На меня почти никто не обращает внимания – больные слишком поглощены собственными страданиями. Оно и неудивительно: Эбола здесь в последней, практически предсмертной стадии. Тут уж не до немотивированной агрессии, на нее просто не осталось сил.
Огромная палатка полнится обычными больничными шумами: хрипы, стоны, бредовые разговоры, кашель, надрывный детский плач – все это причудливо смешивается в монотонный гул.
Подхожу ближе к нарам, детально осматриваю больных. Выглядят они чудовищно, буквально гния заживо. Огромные черные волдыри размером с куриное яйцо, которые брызжут гноем от малейшего прикосновения. Гигантские гематомы на месте лопнувших капилляров. Неестественно раздувшиеся лимфоузлы. Кровь, вытекающая из глаз и ушей. И, что самое кошмарное, – отслаивающаяся от мышц кожа, словно старые обои от стен. Отмирающий эпидермис ломкий и почти бескровный – лишь кое-где видна сукровица.
Практически все эти люди в последней стадии истощения. Выпирающие наружу ребра, черепа, словно обтянутые черным пергаментом, вздувшиеся животы детей…
Все это столь неправдоподобно и жутко, что я невольно вспоминаю средневековые картины с изображением адских страданий. Только эти страдания не нарисованные, не придуманные художниками.
Пот струится под герметичной прозрачной маской, слепляет веки, но снимать маску нельзя ни в коем случае. Нахожу в углу стол, раскрываю чемоданчик, на предусмотрительно прихваченной в миссии клеенке раскладываю инструменты, ставлю термоконтейнер с вакциной, достаю упаковку одноразовых шприцов…
Таких упаковок у меня всего пять, по двадцать штук в каждой. На всех больных, конечно же, не хватит – их тут больше двух сотен. Так что придется стерилизовать уже использованные – если только отыщу тут источник с незараженной водой…
Набираю в шприц кубик вакцины, подходя к иссушенному старику, и напутствую самого себя:
– Ну, с Богом, Артем!..
Я работаю в этом кромешном аду целых пять дней и не знаю, чего мне больше бояться – заразиться Эболой, свалиться от усталости или сойти с ума от всего увиденного. Мой белоснежный антивирусный костюм уже через первые полчаса работы становится желто-красным от гноя и крови. Смрад, конечно же, не проникает под маску, но мне порой кажется, что я осязаю его на ощупь, словно зловонную вату. К счастью, больные покорно дают себя вакцинировать и остаются лежать на нарах в тех же позах, что и раньше.
Работать приходится по четырнадцать часов в день. За два дня мне удается провакцинировать все население барака – около двухсот человек. Вакцин остается не больше двадцати доз, и я решаю приберечь их на потом, поэтому только осмотр пациентов и тщательные клинические наблюдения…
В первые дни никаких улучшений, конечно же, не наблюдается. Оно и неудивительно – в мире еще не создано таких препаратов, которые бы давали мгновенный и стопроцентный результат. А потому в первый день после вакцинации – шесть трупов, во второй – еще девять. Я не знаю, отчего они умерли – от Эболы или от других болезней. Ведь антисанитария в «госпитале» такая, что и абсолютно здоровый человек не протянет тут больше недели. А еще – разного рода тропические болезни, против которых этим несчастным, конечно же, прививки никогда не делали.
Я не хочу думать, что ошибся в расчетах. Хотя возможно, конечно, всякое: ведь я так и не провел клинических испытаний на человеческом организме, а выздоровевшая мартышка Лаки в таких ситуациях явно не в счет…
Трупы уносят двое подростков в некоем подобие самодельных противовирусных костюмов: пластиковые пакеты с маленькими прорезями для глаз, целлофановые жилетки, руки-ноги, замотанные в шуршащий пластик… От Эболы это – что мертвому припарки, так что импровизированные антивирусные костюмы скорее для самоуспокоения. Эти же подростки дважды в день приносят огромные чаны с каким-то отвратительным варевом, и те, кто еще может подняться, едят прямо из этих емкостей.
Вскоре, однако, замечаю, что потихоньку втягиваюсь в эту жутковатую жизнь, и даже пытаюсь находить в ней что-нибудь позитивное.
Один из несомненных плюсов – душевая кабинка, куда я под присмотром охранника отправляюсь при каждом удобном случае. Вода теплая, желтоватая, с сильным привкусом ржавчины, но явно не зараженная: проверял ее химическим анализатором. В джунглях на цвет и вкус воды обычно не обращаешь внимания, жителю мегаполиса, избалованному благами цивилизации, меня не понять… Еще один плюс – свежие овощи и фрукты, о существовании которых за время жизни в подвале я почти забыл. Фрукты и овощи можно без ограничений брать в «кафе для военных», куда меня водит охранник трижды в день.
Кафе – отдельная тема. Антисанитария, насекомые, наглые ожиревшие крысы, совершенно не боящиеся людей. В центре кафе возвышаются огромные жаровни, у которых хлопочут толстые негритянки с лоснящимися щеками. В многочисленных клетках истошно орут петухи, хрюкают свиньи и блеют привезенные на убой овечки. Вокруг жаровен хаотично разбросаны столы и продавленные ящики вместо стульев. На ящиках с утра до вечера сидят неопрятные вооруженные люди и играют в кости. На меня, чужака, посматривают с явной неприязнью: я ведь хоть и «побежденный Гудвилом белый дьявол», но все равно опасный. При моем появлении за столами смолкают споры, а некоторые даже норовят отсесть подальше от моего места…
Вскоре увиденное и услышанное складывается в более или менее цельную картинку. Насколько я понимаю, часть армии и полицейских подразделений, расквартированных в провинции, не успели заразиться Эболой – ведь эпидемия вспыхнула в Оранжвилле, откуда до ближайшего гарнизона не менее сотни километров. Сам Гудвил по каким-то причинам из страны удрать не успел, но умудрился обратить это обстоятельство себе на пользу: ведь теперь он был самым высокопоставленным чиновником обескровленной страны, брошенной всем руководством, что и позволило ему автоматически возглавить боеспособные части. Конечно, зараза потихоньку проникала в этот городок и из столицы, а потому всех беженцев сразу же помещают в карантин, а заболевших автоматически перемещают в импровизированный госпиталь…
Впрочем, мне некогда размышлять о роли Гудвила в истории этого африканского государства, у меня слишком много работы.