Но Марьяна собрала все банки, даже дырявые.
Дик сказал:
— Дай попробовать, Томас. Из фляги.
— Тебе не понравится, — предупредил Томас. — Детям и дикарям коньяк противопоказан.
Но протянул флягу Дику.
«Надо было попросить, — огорчился Олег. — Я всегда только думаю о чем-то, а Дик уже это берет».
— Только осторожно, — велел Томас, — один маленький глоток.
— Не бойся, — ответил Дик. — Если тебе можно, мне тем более. Я сильнее тебя.
Томас ничего не ответил. Олегу показалось, что он улыбается.
Дик запрокинул флягу и сделал большой глоток. Видно, этот коньяк был очень горьким, потому что он выронил флягу и жутко закашлялся, схватившись за горло. Томас еле успел подхватить флягу.
— Я же говорил, — произнес он укоризненно, но без сочувствия.
Марьяна бросилась к покрасневшему, несчастному Дику.
— Все горит… — смог наконец выговорить Дик.
— Вы зачем? — рассердилась Марьяна на Томаса.
Она стала копаться в своем мешке. Олег знал — искала снадобье от ожога.
— Сейчас пройдет, — заверил Томас. — Ты же дикарь, Дик. Ты должен был незнакомую жидкость принимать, как яд, сначала языком…
Дик отмахнулся.
— Я поверил… Понимаешь, поверил! Ты же пил!
Дик был унижен. Унижений он не выносил.
— Вот, — сказала Марьяна, — пожуй траву. Это помогает.
— Не надо, — отказался Дик.
— Все прошло, — отозвался Томас. — Ему теперь уже теплее.
— Нет, — возразил Дик. Но солгал.
— Есть еще желание обжечься? — спросил Томас. — Как, мои смелые единоплеменники? Кстати, индейцы называли это огненной водой.
— А потом спивались и отдавали за бесценок землю белым колонистам, — вспомнил Олег урок истории.
— Вот именно. Только те напитки были пониже качеством.
Томас повесил флягу через плечо. Дик поглядел на нее с тоской. Он бы с удовольствием вылил оттуда проклятый коньяк и налил воды.
Они расселись на камнях передохнуть. Марьяна раздала всем по горсти сушеных грибов и по ломтику вяленого мяса. Козе тоже дала грибов. Дик поглядел неодобрительно, но ничего не сказал. Коза деликатно хрупала грибами, поглядывала на Марьяну, дадут ли еще. Козе в этих местах было трудно добывать пищу, она была голодна.
— И вся ваша еда была в этих банках? — спросил Олег.
— Не только, — сказал Томас. — Еда была в ящиках, коробках, контейнерах, бутылках, тюбиках, пузырьках, мешках и много в чем еще. Еды было, скажу вам, друзья, много. И еще там были сигареты, которые мне часто снятся.
И вдруг Олег понял, что находка фляги, консервных банок, следов подействовала не только на него или Дика. Больше всех изменился Томас. Словно до этого момента он и сам не очень верил в то, что когда-то был за перевалом, где едят из блестящих банок и во флягах бывает коньяк. И этот чужой, но желанный для Олега, чужой и, в общем, ненужный для Дика мир отдалил Томаса.
— Пошли, — сказал Томас, поднимаясь. — Теперь я почти поверил, что мы дойдем, хоть самая трудная часть пути впереди.
Они пошли дальше. Марьяна держалась ближе к Дику, она беспокоилась, не плохо ли ему. У Марьяны есть это качество- всех жалеть. Иногда Олега оно трогало, а сейчас злило. Ведь видно же, что Дик здоров, только глаза блестят и говорит громче, чем обычно.
— Это дверь, — произнес Томас, который шел рядом с Олегом. — Дверь, за которой начинаются мои воспоминания. Ты понимаешь?
— Понимаю.
— До этого я мог только представлять, — продолжал Томас. — И я совсем забыл об этом привале. Твоя мать несла тебя на руках. Она совсем выбилась из сил, но никому тебя не отдавала. И ты молчал. Дик орал, понимаешь, как положено голодному и несчастному младенцу. А ты молчал. Эгли все крутилась возле твоей матери, они же были еще совсем девчонками, лет по двадцать пять, не больше, а раньше дружили. У нее ничего не осталось в жизни, только ты.
Томас вдруг закашлялся, его согнуло пополам. Он уперся ладонью о каменную стену, и Олег заметил, какие желтые и тонкие у Томаса пальцы. Дик с Марьяной ушли вперед и скрылись за поворотом.
— Давайте я понесу мешок, — предложил Олег.
— Нет, сейчас пройдет. Сейчас пройдет… — Томас виновато улыбнулся. — Казалось бы, я должен руководить вами, подавать пример подросткам. А тащусь еле-еле… Знаешь, мне показалось, что, если я глотну коньяку, все пройдет. Это наивно…
— А вы выпейте еще, — сказал Олег.
— Не надо. У меня температура. Добраться бы до перевала. Мне бы в больницу — покой и процедуры, а не восхождение и подвиги.
Часа через два ущелье кончилось. Ручей маленьким водопадом слетал с невысокого, метра два, обрыва. Но взобраться на него оказалось непростым делом. Томас так ослаб, что его пришлось втаскивать наверх. Козу поднимали на веревке, и перепуганное животное чудом никого не покалечило, отбиваясь тонкими бронированными ногами.
Было странное ощущение: два дня они поднимались узким полутемным ущельем, слыша только журчание воды, и вдруг оказались во власти простора, какого Олегу не приходилось видеть.
Покрытое снегом, с редкими каменными проплешинами плоскогорье простиралось на несколько километров, упираясь в стену гор. С другой стороны, скатываясь бесконечным крутым откосом, оно вливалось в широкую долину, сначала голую, каменистую, затем на ней возникали точки кустов и деревьев, а далеко-далеко к горизонту эти точки сливались, густея, в бесконечный лес. Там, в четырех днях пути, был поселок. Правда, его отсюда не разглядишь.
— Вот тут, — сказал, все еще стараясь отдышаться, Томас, — тут мы поняли, что спасены. Мы шли от гор, какой там шли- ползли, волоча больных, замерзая, ни во что не веря, и внезапно вышли к этому плоскогорью. Оно, как видите, чуть поднимается к краю, и потому, пока мы не добрались сюда, мы не знали, что есть надежда. Шел снег, метель… кто же был первым? Кажется, Борис. Ну да, Борис. Он ушел вперед и вдруг остановился. Я помню, как он вдруг замер, но я так устал, что не понял, почему он стоит. Когда я подошел к нему, он плакал, и лицо его обледенело. Видимость в тот день была плохая, но иногда снежная пелена рассеивалась, и мы поняли, что там, внизу, в долине, есть деревья. Значит, есть жизнь…
Дул ветер, к счастью, несильный, коза начала скакать, резвиться, радуясь простору, подбрасывая мохнатый зад, оставляя глубокие треугольные следы на снежной простыне. Остановилась возле бурой проплешины, стала разрывать смерзшуюся землю роговой нашлепкой на носу, вздыхая, ахая и блея, — видно, почуяла что-то съедобное.
— Здесь нет дичи, — произнес Дик с осуждением. Он обращался к Томасу, будто тот был в этом виноват.
— Дня через три, если все будет нормально, дойдем, — заверил Томас. — Или через четыре.