Дед и внук долго сидели молча. Старик кивал сам себе, мямлил что-то и покряхтывал.
— Я привез твое наследство, — внезапно заговорил Баву. Тогда Крейг понял, что в ящиках лежит семейный архив, который он выторговал у деда. — Дугласу они все равно ни к чему.
— Спасибо, Баву.
— Я когда-нибудь рассказывал тебе, как мистер Родс держал меня на коленях?
Крейг сто раз слышал эту историю, но растерялся от столь неожиданной смены темы.
— Нет, не рассказывал. Я с удовольствием послушал бы.
— Это было на свадьбе в миссии Ками — наверное, году в девяносто пятом или девяносто шестом… — Баву сбивчиво бормотал минут десять, прежде чем окончательно потерял нить повествования и снова замолчал, глядя в стену.
Крейг наполнил джином опустевшие стаканы — и вдруг понял, что по щекам деда текут слезы.
— Баву, что стряслось? — забеспокоился Крейг, не в силах вынести ужасное зрелище.
— Разве ты не слышал новости? — спросил старик.
— Баву, ты ведь знаешь, я никогда не слушаю новости.
— Все кончено, мальчик мой. Все кончено… Мы проиграли. Смерть Роли, твое ранение, все наши потери и страдания, все было напрасно — мы проиграли войну. Все, за что мы боролись, за что боролись наши отцы, все, что мы завоевали и построили, — все потеряно. Мы потеряли все за столом переговоров в Ланкастер-хаус.
Плечи старика тихонько тряслись, по щекам бежали слезы. Крейг перебрался через салон и, подтянувшись, сел рядом следом, взяв его за руку. Рука Баву была тонкой, легкой и сухой, точно высохшие кости морской птицы.
Дед и внук сидели, держась за руки, словно испуганные дети в опустевшем доме.
В следующую пятницу Крейг встал рано и в предвкушении регулярного визита Баву навел порядок. Еще с вечера он приготовил полдюжины бутылок джина — будет чем утолить жажду. Он распечатал бутылку, поставил рядом с ней два отполированных до блеска стаканчика и тут же положил стопку в триста машинописных страниц.
«Пусть старик порадуется», — подумал Крейг.
Ему понадобился не один месяц, чтобы собраться с духом и сказать Баву, чем он занимается.
Теперь, когда он решил показать рукопись, Крейга охватили противоречивые эмоции: во-первых, он смертельно боялся, что его труды будут признаны бесполезными, что он потратил время на бессмысленное занятие и его надежды не оправдались; во-вторых, ему ужасно не хотелось, чтобы в созданный им на белых листах бумаги мир пришел кто-то посторонний — пусть даже это будет любимый дед.
«Ладно, надо же хоть кому-то показать», — утешил себя Крейг и потащился в туалет.
Сидя на химическом туалете, он заметил свое отражение в зеркале над раковиной. Впервые за много месяцев Крейг по-настоящему посмотрел на себя. Щеки покрывала недельная щетина, от джина под глазами набухли мешки. Во взгляде застыла боль и отражались ужасные воспоминания. Губы искривились, как у ребенка, который вот-вот расплачется.
Крейг побрился, потом сел под душ, наслаждаясь почти забытым ощущением горячей воды и мыльной пены. После душа он зачесал влажные волосы на лоб и ножницами подрезал их по линии бровей. Напоследок он вычистил зубы так, что десны закровоточили.
Надев чистую синюю рубашку, Крейг поднялся на палубу, опустил трап и уселся на солнышке в ожидании приезда Баву.
Он, должно быть, задремал и проснулся от шума мотора — вот только вместо тихого шелеста «бентли» слышался отчетливый рокот «фольксвагена-битл». Незнакомая грязно-зеленая машина остановилась под манговыми деревьями, из нее вышел столь же незнакомый водитель и нерешительно направился к яхте.
Это была пухленькая женщина неопределенного возраста, в который невзрачные девушки вступают годам к тридцати и который продолжается у них до старости. Она шла ссутулившись, будто пряча грудь и принадлежность к женскому полу. Мешковатая юбка облегала толстую талию, скромные туфли на низком каблуке мешали заметить удивительно изящные икры и лодыжки.
Даже под жарким утренним солнцем незнакомка обхватила себя руками, точно ей было холодно. Близорукие глаза вглядывались в тропинку сквозь стекла роговых очков, длинные тусклые волосы безжизненно спадали на глаза. Женщина подошла к яхте и посмотрела вверх, открывая нездорово полное лицо. Болезненно-бледную кожу покрывали прыщи, словно у подростка, живущего исключительно на чипсах и коле.
Женщина сняла роговые очки. По обеим сторонам носа остались красные вмятинки.
Огромные раскосые кошачьи глаза темно-фиолетового, почти черного, цвета невозможно было не узнать.
— Джани… — прошептал Крейг. — Господи, Джани, неужели это ты?.. — У него чуть сердце не разорвалось от жалости.
Джанин смахнула с лица тусклые волосы и опустила взгляд.
— Извини, что побеспокоила, — донесся еле слышный голос. — Я догадываюсь, как ты на меня теперь смотришь, но можно все-таки к тебе подняться?
— Конечно, Джани! Залезай! — Крейг придержал трап и застенчиво улыбнулся. Джанин поднялась на палубу. — Привет!
— Привет, Крейг.
— Извини, я бы с удовольствием встал, но придется тебе привыкнуть смотреть на меня сверху вниз.
— Да, — кивнула Джанин. — Я слышала, что с тобой случилось.
— Пойдем в салон. Баву должен приехать. Посидим, как в старые времена.
Джанин отвела глаза.
— Я смотрю, ты многое успел сделать.
— Яхта почти готова! — похвастался Крейг.
— Она у тебя настоящая красавица.
Джанин прошла в салон, и Крейг последовал за ней.
— Можно подождать Баву, — сказал он, вставляя кассету в магнитофон. Инстинктивно избегая Бетховена, Крейг выбрал Дебюсси. — А можно сразу хлопнуть по стаканчику. — Он криво улыбнулся, скрывая неловкость. — Честно говоря, мне бы не помешало.
Джанин уставилась на свой стакан, не прикасаясь к нему.
— Баву говорил, что ты по-прежнему работаешь в музее.
Она кивнула, и сердце Крейга сжалось от беспомощной жалости.
— Что-то Баву задерживается… — сказал он, не зная, как поддержать разговор.
— Крейг, у меня плохие новости. Не хотелось, чтобы ты услышал это это посторонних… — Джанин подняла взгляд. — Баву сегодня не приедет. Он больше никогда не приедет…
После долгого молчания Крейг тихо спросил:
— Когда это случилось?
— Вчера ночью, во сне. Сердце не выдержало.
— Да, — пробормотал Крейг. — Конечно, не выдержало. Его сердце было разбито.
— Похороны завтра днем в Кингс-Линн. Все тебя ждут. Если ты не против, поедем вместе.
Ночью погода изменилась: с юго-востока задул ветер и принес холодный мелкий дождь.
Старика похоронили рядом с женами, детьми и внуками на маленьком кладбище за холмом. Потоки дождя размывали груду красной почвы о зле свежей могилы, и казалось, что земля истекает кровью от смертельной раны.