Я не ответил.
– Я могу тебя вырубить, – сказал Артем. – Честное слово. Только не хочу. Я прошу, отвернись на минуту.
Абори уходили. Я смотрел вслед этой бурой волне, по-своему – чертовски моральной и рассудительной.
Почему так получается, что ни к кому не испытываешь зла?
Даже к псилонцам.
Даже к предателям.
Даже к себе.
Мы – не псилонцы и не абори.
У нас нет таких строгих правил чести. Мы умеем предавать всех, даже самих себя. Но еще мы умеем понимать. Всех, даже совсем-совсем чужих.
Может быть, потому мы и победили в Смутной Войне.
– Мне очень вас жаль, – сказал я Артему. – Правда.
– Спасибо. Я верю. Ты отвернись на минуту, я не сразу решусь. Но ты ведь мне не поможешь?
– В этом – нет.
Я отвернулся, посмотрел в сторону штабного бункера. Наверное, уцелевшие соберутся именно там. Хочется верить, что будет, кому собираться.
Ждать мне пришлось довольно долго – Артем и впрямь решился не сразу.
Сидеть на ранце от ракетника «Сальери» и впрямь удобно. Он снаружи облит мягкой амортизирующей пластмассой. А земля вокруг все равно фонит сильнее, чем десяток крошечных ракет с ядерными зарядами.
– Вместо переподготовки – госпиталь, – сказал Денис. – Наверняка. И надолго. Только это все мелочи.
Небо пылало тысячами падающих звезд. Сегодня им падать не зря… Я смотрел вверх, мне хотелось увидеть опускающиеся корабли Флота первым. На это были все шансы.
– А Нонова и впрямь героически сражалась? – спросил Огарин.
– Угу. Еще как.
Лагерь, где наши ополченцы ожидали прибытия кораблей-лазаретов был рядом. Звучный голос Ноновой перекрывал все.
– Никогда бы не подумал, – хмыкнул Денис. – Набей мне трубку.
Я взял из его рук кисет. Искоса глянул на капитана. Повязка, вместе с трубкой, придавала ему сходство с пиратом из книжки.
– Может быть глаза спасут? – спросил я.
– Вряд ли. Скорее, поставят механику. Ничего, Алексей. Бывает. Не каждую пьесу удается досмотреть до конца. Тораки пришлось куда хуже…
Я кивнул, сообразил, что жесты теперь ни к чему. Сказал:
– Да. Но мне все-таки хотелось бы знать, кто они были – Эн и Артем.
Денис хмыкнул:
– У каждого своя пьеса, Лешка. Иногда удается посмотреть кусочек из чужой – но всегда только кусочек. Помнишь мой рассказ?
– Помню.
– Я одно знаю, школе «Дочерей Кали» теперь конец. Если ты дашь показания под присягой, конечно.
– Дам.
– Вот и еще одна пьеса сыграна, – Денис принял из моих рук набитую трубку. – Такова уж жизнь. Ты пойми, Лешка… ты никогда не узнаешь, кто были Эн и Артем, ты не выяснишь, почему псилонцы пошли в атаку, и действительно ли предательство девочки было ненужным. Завтра меня увезут в госпиталь – ты даже пьесу моей жизни до конца не узнаешь. Я вначале буду тебе писать, рассказывать, как видят мир новые глаза, как весело идет служба. Потом, помаленьку, стану забывать ваш маленький мир, тебя, ваших нечаянных героев, даже этот бой – почти забуду. И с тобой случится то же самое. Только ты не жалей, Лешка. Никогда не жалей о чужих недосмотренных пьесах. Пиши свою.
– Я не знаю, получится ли.
– Никто не знает. Но обычно – получается… плохо ли, хорошо ли – другой вопрос…
Тысячи звезд падали с неба, и я знал, что никогда не замечу опускающихся кораблей раньше Огарина. Даже сейчас, когда у него повязка на глазах.
И в остальном он прав, как обычно. И насчет того, что все истории не узнать, даже вкратце. И что я забуду его, он забудет всю нашу планету, и все, все мы забудем Эн Эйко и ее брата. Это – не наша пьеса.
Только пока мы сидели рядом, плечом к плечу, под небом, чужим для Огарина и родным для меня, и ждали имперские корабли.
Вот уж кто точно опоздал, даже на закрытие занавеса.
Август-сентябрь 1998 года.