— На баке, что ли? Нет, не заметил. Хотя… — Иванов потёр лоб. — Был момент. Когда прозвучал первый выстрел, я подумал: кто-то из нашей публики балует. Бывает такое: то по птице пальнут, то в воду… А после, когда чаще стрелять начали, я и рулевой бросились на пол. Вон, — капитан указал на обшивку, в которой виднелись две вмятины, — над головой просвистели. Так вот, упасть-то мы упали, а дверь открытой осталась. В проеме я и видал, как полз преподаватель из гимназии Сухоруков, сосед господина комиссара по каюте.
— Он что, полз в вашу сторону?
— Как раз наоборот.
— И куда после делся?
— Понятия не имею. Скорее всего, спустился по трапу к себе в каюту.
— Да нет, я имею в виду, он сошёл с корабля?
— Конечно, вместе со всеми. А что? — наконец поинтересовался Никодим Лукич. — Так мы всё по инструкции. Слава богу, что китайцы только двоих успели убить, а то… — Иванов, встретив гневный взгляд сыщика стушевался. — Я в том смысле, что могли и больше… Сами понимаете, начнись паника, и… — капитан махнул рукой и отвернулся.
— Проводите меня в каюту Хрулёва. — Кнутов даже не подумал из-виняться за несдержанность.
Через десять минут Анисим Ильич молча возвращался по трапу на верхнюю палубу. За ним следовал не на шутку взволнованный капитан. Иванов в голос винил себя за допущенную оплошность, за то, что не выставил охрану возле каюты убитого. Кнутов никак не реагировал на оправдания капитана. Саквояжа пограничного комиссара, о котором Никодим Лукич упоминал в разговоре, в каюте не обнаружилось.
Олегу Владимировичу по его просьбе постелили на полу. Солома, которой был набит мешок вместо матраца, нещадно колола бока.
— Что, Владимирыч? — в голосе Картавкина звучала добрая ирония. — Ты уж прости, но лебяжьего пуха у нас не обретается.
— Не за что прощать, — пробормотал Олег Владимирович и едва не ойкнул от боли. — Но солома у вас просто злющая.
— Это она к городским злющая. А к своим очень даже ласковая. Владимирыч, хочешь я тебе совет дам?
— Ну?
— А ты думай о бабе. Ну, о девице какой. У тебя же такая имеется?… Вот ты об ней и думай. — За тонкой перегородкой что-то мягко стукнуло, ойкнуло, и уже более приглушённый голос атамана, продолжил поученье. — Я вот, к примеру, уже не думаю. Потому, как мне в ребро не солома тычет, а супружний локоть… Тая солома колет не так больно, как ентот самый локоть. А потому, сто раз подумай, прежде чем под венец идти. Я вот помню, как мы с Анькой моей целовались, обжимались… Страсть как сладко! И кто ж мог знать тогда, что её локоть через двадцать с лишним годков будет бить так неладно? Да ежели бы я знал…
Олег Владимирович закрыл глаза. Ему было приятно, что старик, как Белый про себя окрестил Семёна Петровича, пытался его как-то развеселить, утешить. «А ведь у атамана на душе кошки скребут», — неожиданно понял Олег Владимирович. Это как же нужно владеть собой, зная о том, что вскоре на твой дом нападут, подожгут, будут стрелять в женщин, детей, стариков, и уйти никак нельзя. Точнее, если уйти, тогда в границе России появится брешь, сквозь которую полезет нечисть. А, может, пока не поздно, отправить в город женщин и детей?»
Олег Владимирович поднялся и тихонько позвал Картавкина. Изложив в темноте ему свою идею, Белый сжался в ожидании ответа. Однако дождался не со стороны Семёна Петровича, а от его супруги.
— Нельзя нам оставлять мужиков! — Анна Григорьевна нашла в себе силы, чтобы не всхлипнуть, ни от страха, ни от обиды. — А кто им поесть приготовит? А раны перевяжет? Кто патроны поднесёт? Нет, нам с ними быть нужно. И вы, ваше благородие, лучше помалкивайте. Пусть в станице никто ничего не ведает. Всему свой час есть. — голос звучал из-за перегородки глухо, отдалённо, но спокойно, и даже нежно.
Семён Петрович крякнул, вышёл на кухню, откуда послышалось характерное бульканье из бутылки в стакан.
— А тебе, Сенька, — голос вновь обрёл знакомую Белому твёрдость, — хватит пить. Вставать рано. И вот что: завтра поставь брагу. Водка для раненых может понадобиться. И гостя не спаивай! Ему в дорогу с больной головой не след ехать.
Семён Петрович вторично крякнул, тихонько на цыпочках вернулся к Белому и вложил тому в руку стакан.
— Не баба, а жандарм в юбке, — чокаться не стали. Семён Петрович медленно выпил свое, занюхал рукавом рубахи и добавил. — Эх, выпороть бы её! Да некому! А мне некогда!
С этими словами старик пошёл спать на свою территорию. Олег Владимирович ещё некоторое время, лёжа в темноте, думал о дочери губернатора, но вскоре дрёма захватила сознание молодого человека, уводя в тяжёлый, без видений, сон.
Штабс-капитан Индуров неровной, шаткой походкой поднялся на крыльцо дома торговца Мичурина и крутнул ручку звонка. Пришлось ждать, пока дверь не распахнулась. На пороге стояла Агафья, служанка Полины Кирилловны.
— Ой, барин! А мы вас так поздно не ждали!
Штабс-капитан только сейчас сообразил, что и впрямь заявился не вовремя. Луна взошла на небе, и теперь там, в вышине, наблюдала за мирскими делами. Но оставить свои намерения офицер даже и не подумал.
— Не твоё дело, ждали не ждали…
Его попытку пройти внутрь служанка пресекла, гневно показав на лакированные сапоги офицера, заляпанные грязью. Пришлось ретироваться.
— Полина Кирилловна дома?
— Просила её не тревожить.
— А ты потревожь! — в голосе штабс-капитана проступили властные нотки.
— Как же, вот сейчас бегу. Прямо с ног сбиваюсь!
Крепкая рука в кожаной перчатке перехватила тонкое девичье запястье. Агафья ойкнула.
— Поднимись наверх и передай Полине Кирилловне, что я здесь.
Перепуганная девчонка с силой захлопнула дверь. Индуров матернулся. Неплохое начало для выяснения отношений. Штабс-капитан поискал какую-нибудь лавочку, но у дома Кириллы Петровича Мичурина, кроме дорогих английских газонов, ни единого предмета, хоть отдалённо напоминающего скамейку, не наблюдалось. Дождь закончился часа три назад, и теперь от земли парило.
Створки дверей снова распахнулись. Штабс-капитан сжался: на порог явилась Полина Кирилловна. У Индурова дух захватило. На девушке было лёгкое шёлковое платье, плотно облегавшее стройный тонкий стан. Золотой кулон на тонкой цепочке то опускался, то поднимался в такт вдохам и выдохам красавицы. Офицер еле сдержал себя, чтобы не броситься к ее ногам.
— Юрий Валентинович, непристойно беспокоить людей в столь позднее время! — Полина Кирилловна отлично видя нетерпение молодого человека, решила позабавиться. — Извольте покинуть наш дом.
— Простите, Полина Кирилловна, но меня к вам вели не разум и логика, а только чувства. Они глубоки, поверьте! Я ещё никому не признавался в столь сильных…
— Вот и не следует, — девушка повернулась к двери. — Прощайте. Может быть, мы встретимся завтра.