— А вы, господин капитан, были знакомы с Кузьмой Бубновым?
— С убитым-то? Конечно, — Юрий Валентинович сразу почуял, как сыщик ушёл от щекотливой темы, и потому решил на все дальнейшие вопросы, коли таковые будут, отвечать особым манером, чтобы вновь поставить младшего следователя в глупое положение. — А сей разговор следует принимать как допрос?
— Как же, господин капитан? Я же теперича вроде как ваш подчинённый. Просто время-то убить надо.
— Время, дружок, убить никак нельзя, — усмехнулся штабс-капитан. — Время — не Кузьма Бубнов. Ну да ладно. Что там тебя ещё интересует? Ты не стесняйся, я ведь понимаю, служба. Сегодня в дороге поговоришь со мной. Завтра об этом разговоре доложишь, куда следует.
— Нет, — помощник Анисима Ильича присвистнул, и лошадки перешли на мелкую рысь. — Завтра не доложу. Вы же меня не отпустите с поста? Нет. А вот как возвернёмся, то всенепременно. Не сомневайтесь.
— Экая ты шельма, Селезнёв, — Индуров рассмеялся. — И на начальство сработал, и мне угодил. Так что там с Бубновым-то? Признаться, когда сообщили об убийстве, я в карауле стоял. Толком ничего и не знаю.
Харитон Денисович достал фляжку с водой, промочил горло. Ин-дуров пить отказался: сушнячок ещё не пришёл. Но ничего, лошадкам прыти-то поубавить, так через час-другой сам на воду лаять станет, будто пёс, объевшийся солёной рыбы.
Младший следователь прикинул дальнейшую свою исповедь. Поначалу Харитон Денисович вроде как с неохотой начал повествование об убийстве купца-молоканина. Дорога оказалась длинная, а время скоротать хотелось, потому рассказ следователя имел полную версию произошедших событий. Вплоть до посещения ювелирной лавки.
— Со щербинкой на ободке? — Индуров зевнул. — Очень занятная история. Прямо как у Конан-Дойля.
— А вы читали его рассказ? — Селезнёв прямо расцвёл от прилива чувств. — И как вам Шерлок Холмс?
— Гениально, — равнодушно отозвался Юрий Валентинович.
— Вот и я же говорю. Превосходная форма мышления! А Анисим Ильич меня на смех поднял: мол, начитаюсь всякой галиматьи, а после он за мной расхлёбывает. Я ему про дедуктивный метод, а он мне в морду вторым томом законоположения: тут тебе не Англия. Мол, это у них там, в Лондоне, ежели вора фактами прищучили, он и лапки склеивает. А у нас, говорит, так никак нельзя. То есть поначалу-то можно: разузнать, кто, чего и как, осмотреть место происшествия, свидетелей опросить, как полагается, изучить мотивы, то да сё… И вот когда, — указует Анисим Ильич, — вора вычислишь, тут вся Англия и заканчивается. Потому как его, то есть вора, надобно ещё поймать. А когда поймали, надавать по мордасам, чтобы понял, в какое заведение попал. Как поймёт, недельки две подержать безвылазно в камере на хлебе и воде, да чтоб парашу не выносить для доведения морального состояния до нужной кондиции. А уж после, когда подозреваемый готов подписать всё на свете, предъявить обвинение на фактах того самого дедуктивного метода.
Юрий Валентинович через силу выдавил смех. История посещения лавки Коротаева привела штабс-капитана в трепет. Ведь именно он был тем покупателем кольца для Катьки Ивановой. «Идиот! — ругал себя последними словами артиллерист, изображая искреннее веселье, — не сдержался. И зачем поплёлся в ту лавку? Пьян был, к тому же накурился дурман-табаку до помрачения. И хоть бы по любви дарил то треклятое кольцо! А то ведь бес попутал, так захотелось женской ласки.
От Полины-то интимности добиться — когда еще! А тут приспичило, аж сил никаких… Впрочем, Катька в ту ночь колечко восхитительно отработала. Такой страсти от слабого пола Индуров давно не ведал. А Селезнёв настырный. Смотри-ка, разнюхал, откуда ветер дует. Ну да ничего. Как-нибудь и с ним справимся. Случай пусть только нужный предстанет…»
Разболтавшийся сыщик искоса бросал взгляды на попутчика, прослеживая реакцию офицера. Тему с кольцом Харитон Денисович поднял намеренно. И левая рука уже неоднократно проверила наличие револьвера в раскрытой сумке, что стояла сбоку от облучка. Натужный смех капитана не сбил с толку младшего следователя. Штабс-капитан смеялся неестественно. Селезнёв понял: Индуров и был тем самым офицером, который приобрёл злополучное кольцо.
«Так вот почему следить за "благородием" надобно, — сделал свой вывод Селезнёв. — Его превосходительство да и Анисим Ильич поняли, что Индуров имеет прямое отношение к убийству Бубнова. А доказательств пока нет. Вот потому и отправили с глаз подалее, пока обстановка в городе не поменяется. Правильно, конечно. С поста их благородию некуда деться. Будут под присмотром не хуже, чем в арестантской!».
А Юрий Валентинович, в свою очередь, оглядывался по сторонам. Вокруг, куда ни кинь взор, кусты да высокие кочки. «Может, убить прямо сейчас, — мелькнула в голове капитана мысль. — Сымитировать нападение на повозку. В пути ведь всякое случается. Мало ли шатается всякого сброда?». Индуров тронул кобуру на портупее и тут же одёрнул руку: «Нет, нельзя, не смогу объяснить, как получилось, что Селезнёв погиб, а я остался жив. К тому же у меня только револьвер и стилет, может возникнуть слишком много вопросов. И у полицмейстера, и у этого приезжего — догадаются. Тогда точно не открутишься. А собственно, зачем спешить?».
Индуров с улыбкой прикрыл глаза. «Кажется, этот недоумок понятия не имеет, с кем едет, иначе бы так не трепался. А первый же бой может решить проблемы куда проще и естественнее, нежели сейчас», — удовлетворённый последней мыслью, штабс-капитан откинулся на мешки с провиантом, скрестил на груди руки, и весь оставшийся путь то ли дремал, то ли делал вид, будто дрёма сморила его.
Едва Полина Кирилловна вместе со слугой покинула боевые позиции артиллеристов, как Рыбкин вынужден был снова оторваться от стихотворчества. На сей раз причиной стал редактор «Амурских ведомостей» Кузьма Петрович Аршинников, человек деятельный и чрезмерно активный.
С Кузьмой Петровичем Станислав Рыбкин был знаком лично, потому как именно через руки господина Аршинникова проходили вирши, которые публиковал поэт. И теперь, увидев редактора газеты на позициях, поручик скривился словно от зубной боли, мысленно взмолился: господи, ну за что именно сегодня и именно к нему прибыла сия уникальная личность? К тому же личность Кузьмы Петровича прибыла не одна. С фотографом.
Увидев сидящего на бревне поручика, редактор всплеснул руками и мелкими шажками, спотыкаясь о разбросанные камни, бросился со всех ног к знакомцу:
— Господи, Станислав Валерианович, я уже и не чаял увидеть вас! Куда вы, батенька, пропали? У нас, понимаешь, новый нумер готовится, а вы нас подводите!
Рыбкин резко захлопнул тетрадь и поднялся навстречу неожиданному гостю.
— То есть как я это — подвожу? Неделю назад мной передано вам новое стихотворение. Как вы и просили. В память отца Александра. Или не понравилось? — губы поручика дрогнули. — Не может быть! Я его трижды переписывал! — кадык на тонкой шее офицера нервно дёрнулся.
— Правильно, — Кузьма Петрович оступился и тихо помянул чёрта. — Прочитал. И не вдохновило. Представьте себе! Не годится сие для последнего нумера.