В квартире штабс-капитана Индурова царил порядок. Отменный. Первостатейный. То есть такой, когда придирчивый глаз домохозяйки не мог бы обнаружить ничего предосудительного, за что полагалось поднять цену за жильё. В двух комнатах, одной из которых была спальня, все вещи стояли на своих местах, и именно так, как любят домовладелицы: чтобы зашёл, и сразу всё на виду. Комод, стол, стулья, шкаф… Книжная полка. Впрочем, пустая. Вместо книг на ней нашли приют несколько карточных колод, две бутылки шампанского и перевязанная шпагатом пачка писем.
Анисим Ильич сразу же на полку обратил внимание.
— Самойлов, — позвал он надзирателя. — Давай-ка проведи осмотр по всей форме, а я займусь почтой господина капитана.
Василий Григорьевич удовлетворённо потёр руки — дело-то знакомое, хоть и подзабытое, — и тут же принялся отдавать распоряжения двум помощникам:
— Ты в спальню. Тщательно прощупай матрац и подушку. Их благородия любят прятать вещички в мягкое. После осмотреть ножки кровати, тумбочку, простучать стены… Впрочем, как дойдёт до этого, позовёте меня. А мы, — надзиратель двумя пальцами вытер уголки рта, — начнём, пожалуй, с комода. Вынимаем ящики. Осматриваем содержимое. — Самойлов с трепетом принялся просматривать бельё штабс-капитана. — После следует прощупать и сами ящики. Вдруг в них тайничок устроен, — надзиратель говорил тихо, для себя. — И только потом исследуем всю конструкцию в целом. Как полагается.
Анисим Ильич разрезал кухонным ножом шпагат, разложил письма на столе, сортируя их по адресатам. Выяснилось, господину Индурову писало всего три человека.
Отец штабс-капитана. Письма приходили из Ниццы, и их оказалось всего пять. Во всех папенька Юрия Валентиновича жаловался на судьбу, на то, что его молодая жена ему изменяет и что денег на дальнейшее существование супругам явно не хватает. Далее шла убедительная просьба к сыну по поводу продажи дома в Орловской губернии. Чьего дома, от кого оставленного в наследство Юрию Валентиновичу, из писем было не понятно. Эту стопку Анисим Ильич сразу отложил в сторону. Ничего интересного для следствия в ней господин сыщик не обнаружил.
Второй адресат показался более интересным. Некто Ломакин Фёдор Николаевич в четырёх посланиях через короткие промежутки времени тоже хотел от Юрия Валентиновича денег. Но не в просительных тонах, а в угрожающей форме. Старший следователь, внимательно вчитываясь в ровные строки писем, пришёл к выводу, что господин Индуров задолжал некоему господину Ломакину приличную сумму. Правда, какую, из писем не понять. Кнутов достал из кармана блокнот и сделал пометку. Следовало узнать, кто этот Ломакин. И каким образом штабс-капитан задолжал, как тот выразился, «неприлично огромные» деньги.
Анисим Ильич потянулся к третьей стопке, как вдруг почувствовал, будто что-то он пропустил. Кнутов снова принялся перелистывать письма Ломакина, но так ничего и не смог обнаружить. Обыкновенные, склочные отношения двух знакомых, которые, судя по всему, поссорились из-за денег. Всё старо, как мир. И тем не менее ощущение чего-то пропущенного сохранилось. Да бог с ним, тряхнул начинающей седеть шевелюрой старший следователь. Возьму с собой. Пересмотрю на досуге.
Впрочем, Кнутов тут же забыл о второй стопке писем. Потому как третья оказалась настоящим кладом. То были документы, бланки, векселя. Среди них, видимо, случайно, затерлось одно совершенно бесценное послание от… Катьки Ивановой. Это Анисим Ильич понял, как только развернул писульку. А по-другому то, что виднелось на листе бумаги, назвать было нельзя. Корявый почерк, масса грамматических ошибок, и стиль такой, что литературному критику хоть в петлю лезь. Через минуту следователь уже мог точно сказать, что господина Индурова ждет много неприятностей в полицейском департаменте.
«Здравствуй, радость моя, — говорилось в послании. — Каждый день думаю о тебе. Точнее, о нас. О нашем будущем. Поскорее бы закончились твои обязательства перед купчихой». Анисим Ильич черкнул в записную книжку: «О какой купчихе идёт речь? Уж не о Полине ли Кирилловне Мичуриной? И что это за обязательства?».
«Мне противно думать о том, как ты с ней обчаешься. Хочу надеяться, что у вас более ничего не творится. Иначе глазки-то её вороватые я выцарапаю! Почему не пришёл вчера? Я ждала. Сегодня и завтра дома не буду. Толстуха пригрозила, ежели буду часто бегать к отцу, лишит довольствия». Кнутов приписал: «Толстуха — вдова Бубнова?»
«Так что придётся потерпеть. А ежели не можешь, то приходи к хозяевам, я тебе с чёрного хода отворю. Твоя Катенька».
Анисим Ильич свернул письмо, спрятал в карман и даже шмыгнул носом от удовольствия: вскоре привезут Индурова, вот его этим-то письмецом и прижмём…
— Самойлов, как там у вас дела? — следователь окинул комнату взглядом, едва спрятав письмо в карман.
Надзиратель уже осмотрел комод и трудился над книжной полкой. Проверял все доски на наличие пустот.
— Пока ничего, Анисим Ильич. Ищем.
— Ну, бог вам в помощь.
Другие документы из третьей стопки ничего особенного не открыли. Тогда старший следователь решил еще вернуться к письмам господина Ломакина. Однако перечитать и проанализировать текст посланий не получилось.
В дверь постучали, и в дом пред ясные очи Кнутова ворвался околоточный Гусев, в подотчётности которого находились квартал от Театральной до Чигиринской. Полицейский за собой буквально тащил сопротивляющегося отца Катьки Ивановой, старика пьянчужку, который нёс в левой руке свёрток и слабо отмахивался им от полицейского, сжимавшего его правую руку.
— Вот, Анисим Ильич.
— Что, вот? — Кнутов поднялся со стула, но приближаться не решился: от старика Иванова сильно несло перегаром.
— Жалуется, дочка пропала.
— Наконец-то, — промычал Кнутов и распахнул настежь окно. — Очухался. А то вчера двух слов связать не мог, — Анисим Ильич вдохнул свежего воздуха и сразу вспомнил про пышногрудую сударушку, соседку Ивановых. Сегодня под вечер нужно будет к ней заглянуть на огонёк. Обещал, как-никак.
— Не пропала, — следователь повысил голос, — померла твоя дочка, дед. Не жди её.
— Как померла? — Кузьма с недоумением посмотрел сначала на околоточного, потом на Кнутова. — Не может быть. Она же молоденькая! Как же так… Не может…
— Всё может, — резко оборвал пьяное бормотание Анисим Ильич. — Пить надо было меньше. Жила бы дочка. Вчера провалялся на полатях, а она в то время и сбежала.
Старик ещё некоторое время стоял. Потом ноги его подкосились, он всем телом рухнул на пол. Свёрток выпал из ослабевшей руки и, тяжело ударившись о половицы, отлетел в сторону.
— Приведи в чувство, — отдал распоряжение Гусеву Анисим Ильич. — А это что? — рука сыщика указала на лежащий возле ножки стола свёрток.
— Штиблеты, ваше благородие, — ответил околоточный, хлопая старика по щекам.
— Какие ещё штиблеты?
— Не могу знать! Только он их в участок принёс. Говорил, что в доме нашёл. А продать не решился. Больно богатая вещь, приметная.