Фролов сказал, что в меня стреляли дважды – одну пулю они нашли в земле. Я-то помню, как что-то упало около меня, когда я наклонилась за очередной луковичкой. Второй раз я споткнулась, и пуля прошла по касательной. Но убийца, наверное, решил, что задачу свою выполнил: я несколько минут лежала, оглушенная болью, пытаясь понять, что произошло.
А вот с Петькой все вышло как надо. Ну, почти. Пуля пробила ему череп и застряла. Семеныч вынул ее, но теперь Петька может не проснуться. А если бы не вытащил, мой брат умер бы, и все. И еще не факт, что он выживет.
Мысль о том, что Петьки может не стать, наполняет меня глухим отчаянием. Если кто и заслужил жить и быть счастливым, то это мой брат, который всегда обо всех заботился, слова плохого никогда никому не сказал. Не то что я – уж я-то натворила всякого за последние дни. Но я жива и еду в Озерное вместе с самым классным парнем из всех, кого я видела, а Петька остался в больнице и не может дышать без этого жуткого аппарата.
А что станет с Тонькой, если он не выживет?
Нет, не хочу об этом думать. Но как не думать? Я теперь должна думать обо всем – и о Тоньке, и о бабуле, а еще у меня есть участок с домом, где идет какой-то ремонт, в который я, конечно, не верю ни минуты, – невозможно привести в порядок выгоревшие развалины, по крайней мере, в приемлемый срок.
Но сейчас это не главное.
Я о многом хочу подумать, мысли толпятся в моей голове, толкаются локтями, наступают друг другу на ноги, и я выдергиваю их по одной из этой толпы и думаю каждую в отдельности. И картина у меня вообще не складывается.
– Приехали.
На въезде нас встречает охрана. Матвея здесь знают, но охранник все равно заглядывает в машину. Спящая на заднем сиденье Тонька подозрений у него не вызывает, а вот моя перебинтованная голова, видимо, его впечатлила.
Мы едем по улицам, освещенным фонарями, – уже темнеет, Матвей сворачивает направо и останавливает машину у распахнутых ворот.
– Это наш дом. – Он осторожно въезжает на подъездную дорожку. – Мать с отчимом построили его из-за нас с Дэном.
– Оля мне говорила.
– Да… Мать у меня – человек особенный.
Мне ли этого не знать, парень! А вот тебе точно не надо знать, насколько особенный человек твоя мать. Я-то, конечно, не скажу.
Из дома показывается женщина – не та, которую я видела у Ольги в квартире.
– Комнаты готовы. – Заглянув в машину, она всплеснула руками. – Ой, вот беда-то! У нас ветрянка в доме! Девочка болела ветрянкой?
Я пожимаю плечами. Понятия не имею, чем болела Тонька.
– Это же не смертельное заболевание? – спрашиваю.
– Нет, конечно.
– Ну и ладно, – говорю я.
Женщина возмущенно сопит, мое отношение к ребенку ее шокирует, но мне это по барабану. Пусть лучше Тонька заразится ветрянкой, чем останется в Александровске, где непонятно кто решил отстреливать ее семью. Ведь совершенно не факт, что и она сама не является мишенью.
– Погоди, я ее возьму. – Матвей отодвигает меня. – Иди в дом, Лина.
Я захожу в просторный холл, из которого наверх ведет лестница, справа видна большая гостиная с камином, слева – столовая. Очень элегантно, вполне в духе Ольги.
– Я комнату вам приготовила. – Женщина выходит из столовой. – Вам с малышкой будет там удобно. Ольга Владимировна велела устроить вас вместе, чтобы малышка утром не испугалась, проснувшись здесь в незнакомом месте… Как зовут девочку?
– Тоня.
– Прекрасное имя, очень редкое. Вот, прошу.
Я вхожу в уютную спальню и понимаю, что устала смертельно. Вслед за мной Матвей вносит спящую Тоньку.
– Вот сюда кладите, на диван.
Женщина снимает с Тоньки курточку и сапожки, вешает их в шкаф.
– Вот футболка, переоденем девочку, а одежду я заберу в стирку.
Я раздеваю спящую Тоньку, надеваю на нее большую футболку с логотипом известной фирмы и укладываю ее в постель.
– Я ей потому здесь постелила, что вы ранены, вам покой нужен, а это ребенок. Располагайтесь, туалетные принадлежности, пижама и халат в ванной.
– Спасибо.
Я не знаю, как реагировать на происходящее. Мне надо в ванную, а тут Матвей – сидит, молча смотрит на меня, и мне от этого неуютно, потому что выгляжу я ужасно, а хуже всего то, что мне по большому счету на это наплевать.
– Ты иди в душ, я зайду чуть позже, нужно поесть.
Я не хочу есть. Я хочу вернуться на восемь лет назад, чтобы в моей жизни не было Виктора и всего этого ужаса, и бабушка Маша была бы жива, а Петька сиял от счастья, показывая нам новорожденную Тоньку. Это бабушка дала ей имя, Петька со Светкой долго не могли сойтись во мнениях, а бабушка сказала – не надо спорить, девочку зовут Тоня, неужели вы сами этого не видите? Как она могла это увидеть, не знаю, но имя Тоньке подходит невероятно, хоть оно и старомодное.
В ванной на столике лежит шелковая сиреневая пижама и такой же халат. Все это великовато мне, Ольга выше меня и плотнее, но надеть чистое после душа очень приятно. И ткань красивая, я думаю, что бабушка, возможно, была права насчет необходимости носить красивые вещи. Она вообще всегда была права, как впоследствии оказалось.
Тонька спит, иногда всхлипывая во сне. Я сажусь рядом и глажу ее головку – все, Лина, отныне ты больше не должна раскисать, потому что, пока не поправится Петька, ты в ответе за все, и за Тоньку в том числе. Теперь она младшая в семье и нуждается в заботе.
– Лина, идем поедим.
Матвей уже переоделся в домашнюю одежду и пахнет чистотой. Он очень мне нравится, но что теперь об этом думать? Вообще не время. Зря я уехала из больницы, мне надо было остаться там с братом. Но Тонька очень устала, тут без вариантов. Она не ныла, молча терпела и голод, и усталость, только плакала тихонько, и я не могла ее утешить, а должна была. Потому что, кроме меня, рядом с ней никого нет. Она это поняла еще в больнице, а до меня дошло только сейчас.
– Это картошка, и еще салат есть, если сможешь проглотить.
– Нет, дай мне кетчуп.
Я не могу глотать салат из свежих овощей, зато залью пюре кетчупом, это мне тоже вкусно. Еще бы яблочного сока свежего. Или хотя бы какого-нибудь.
Голова болит, аппетита нет. Поковырявшись в тарелке, я понимаю, что больше не могу сидеть и разговаривать, вообще ничего не могу. Матвей это как-то понял, он поднял меня на руки и понес наверх. Потолок качается перед глазами, голова болит зверски, и тревога не хочет меня отпускать.
Но ей пришлось.
* * *
Тонька сидит на моей кровати, растрепанная и бледненькая, в руках у нее стакан с соком. Сок свежевыжатый, яблочный, пахнет так, что у меня слюнки текут.
– Видишь, Матвей, как надо ее будить.