Кукол у меня было всего две — и обе слишком большие, слишком парадные, чтобы ими можно было играть. Обычно эти разнаряженные девицы сидели, надувши губки, в глубоком кресле и обижались на меня, поскольку я их вечно игнорировала. Их громоздкая красота не шла ни в какое сравнение с увлекательным занятием, к которому меня приобщила бабушка. Однажды она нарисовала мне бумажную куклу, вырезала ее и наклеила на картон, а затем показала, как можно делать ей одежду. Процесс самодеятельного творчества так захватил меня, что у моей Сони вскоре скопилось три коробки нарядов. А потом, повинуясь какому-то наитию, я соорудила кукле костюм Кармен. Помнится, мне тогда очень нравились испанские платья, кастаньеты, ритмы фламенко. Предысторией этого увлечения была не бессмертная опера Бизе [8] , а то, что бабушка взяла меня с собой на фильм Сауры [9] «Кармен». Фильм был совсем не детский, но, как я понимаю, меня в тот вечер просто некуда было девать. Сауровская «Кармен», произведшая на меня сильное впечатление, каким-то образом наложилась на «Кармен» Мериме [10] , которую я на следующий день взяла в школьной библиотеке.
Три гения — Мериме, Бизе и Карлос Саура — сделали свое дело: я долго ходила как больная под впечатлением увиденного, услышанного, прочтенного и переосмысленного моей неуемной фантазией. Романтический Бизе мешался с гортанным и нарочито грубым испанским народным пением, оркестр перебивался перестуком кастаньет и грохотом каблуков по балетному подиуму, и даже во сне меня преследовала навязчивая хабанера… Впервые я попробовала петь оперу. Я то мурлыкала себе под нос, то пробовала свои силы в полный голос. Вполне естественно, что моя Соня тут же стала Кармен. Но… Кармен без окружения была всего лишь куклой с кучей нарядов. Чтобы преобразить ее в коварную цыганку, мне понадобился Хосе. Бабушку, которая рисовала очень хорошо, я не стала посвящать в свои фантазии и изобразила Хосе сама, как умела. Помнится, он был ниже Сони-Кармен на голову и вышел кривобоким. Однако кинжал, которым я снабдила своего Хосе, с лихвой искупал его физические недостатки и придавал зловещей лихости, что и требовалось.
Далее моя Соня примерила на себя наряды Тоски [11] , Снегурочки [12] , Татьяны [13] , Аиды и одновременно Амнерис [14] . Затем я перешла на балет. В балете отсутствовала главная составляющая моих постановок — пение, но зато мне очень нравилось вырезать воздушные балетные пачки и украшать их тюлем и блестками.
Большая обувная коробка пополнялась все новыми персонажами, коробки поменьше служили костюмерными. Примерно через год я поняла, что в одних и тех же декорациях — на нашей старой тахте — всех спектаклей не поставишь, сколько ни завешивай спинку бабушкиными косынками. Нужны были настоящие. Я тогда была совсем незнакома с театром в его технической ипостаси, но со страстью и выдумкой сооружала замки из конфетных коробок, найденных на помойке, леса из старых мочалок и озера из осколков зеркал. Думаю, из меня получился бы неплохой декоратор. И я все вырезала и вырезала из бумаги, которую в огромном количестве приносила мне с работы бабушка, а затем усердно раскрашивала полученные деревья, кусты, балюстрады, скамейки, клумбы, облака, луну и звезды, солнце и радугу. Я сращивала листы бумаги с помощью клея и сооружала пирамиды для постановки «Аиды», и даже сфинкс, весьма похожий на настоящего, украсил мою премьеру. Меня не смущало то, что вся изнанка моих декораций, костюмов, да и самих актеров была исписана непонятными символами и предложениями, в суть которых я никогда не пыталась вникнуть. Курсовые работы бабушкиных студентов, послужив своим авторам, безраздельно переходили в мое владение. И, смею предположить, в самом первом — и самом счастливом моем театре — их жизнь была куда интереснее, чем у тех, кто остался стоять на пыльных архивных полках.
— Ваша любовница никогда не угрожала суицидом?
Режиссер Савицкий раздраженно дернул щекой. Его злило слово «любовница», злило то, что он попал в такую омерзительную ситуацию, и безмерно злила сама следователь Сорокина, бесцеремонно расспрашивающая о его личной жизни. На ее очередной вопрос он только неопределенно пожал плечами.
— Так да или нет? — продолжали пытать его.
— Оксана была очень сложным человеком, — наконец выдавил он.
— А вы не ссорились накануне?
— Нет, — устало сказал он. — Накануне мы не ссорились. У Оксаны был день рождения. Зачем портить настроение друг другу в праздник? Я пошел ее проводить, но у нее сильно болела голова, поэтому мы расстались у двери ее квартиры.
— А ваша жена не возражала, что вы пошли провожать любовницу?
Противная баба смотрела на него через стол в упор, не мигая. Лицо одутловатое — наверное, с почками проблема. Волосы выкрашены небрежно, да и глаза подведены неровно — на одном стрелка дрожала и уходила в сторону, отчего казалось, что следовательша вот-вот подмигнет. «Могла бы выглядеть как человек, — раздраженно подумал он, — но ни помадой, ни пудрой пользоваться не умеет… Помада у прокурорской мадам слишком яркая, не подходит ни под цвет лица, ни тем более к маникюру… если это можно назвать маникюром, конечно… Намазалась тонирующей основой и не растушевала как следует — лицо розовое, а шея зеленая, как у утопленницы! Сказать ей, что ли, что она выглядит как чучело, испортить настроение, как она портит его мне своими идиотскими вопросами, вместо того чтобы искать, кто действительно убил Оксану? Однако ссориться со следователем себе дороже, — решил Савицкий. — Может быть, она себя так ведет, потому что я пожаловался в столицу на нерадение местных сыщиков? Разумеется, ее после этого по голове не гладили… Что ж… возможно, я погорячился. Теперь придется терпеть».
— Послушайте, — начал он. — Я вам уже сто раз говорил, что у нас с Ларой давно уже… только дружеские отношения. Мы договорились, что разводиться не будем, и она не вмешивалась… в мою личную жизнь. Понимаете? Нам обоим было так удобно. Но я же вижу, куда вы гнете. И я вам еще раз повторяю — я Оксану не убивал. И она сама себя не убивала. Я уверен в этом, — добавил он.