– Как видишь, я не просто так тебя напрягала.
– Да знаю я, знаю, если уж ты кого напрягаешь, то не без причины. Но, с другой стороны, Петра, умеешь ты вцепиться в человека, от тебя не отвяжешься!
– Пошел к черту!
– И я тоже тебя люблю. Скоро вы назад?
– Надеюсь, что скоро, кажется, долго нам с этим возиться не придется.
Когда я закончила разговор, из гостиной доносились веселые голоса. Уверенности в том, что долго нам с этим возиться не придется, у меня отнюдь не было. Напротив, дело дьявольски запутывалось, так что не исключено, что нам с Гарсоном придется навсегда переселиться в Рим. Я посмотрела на часы – одиннадцать; еще не слишком поздно, чтобы позвонить в Испанию. Я набрала номер и по сонному голосу Йоланды поняла, что та уже улеглась спать. Но я сочла за лучшее это не уточнять.
– Йоланда, с завтрашнего утра, и пораньше, вы с Соней должны вести непрерывное наблюдение за Рафаэлем Сьеррой и Нурией Сигуан. И не спускайте с них глаз до самой ночи. Я получу разрешение у комиссара Коронаса и договорюсь, чтобы он ничем другим вас не загружал.
Почти целую минуту она бормотала какие-то невнятные фразы, так что я вышла из себя:
– Йоланда, черт возьми! Ты поняла, о чем я тебе говорила, где ты там витаешь?
– Я все поняла, инспектор, просто меня иногда тошнит, и я легла пораньше…
Я не поддержала разговора о ее беременности, а резко спросила:
– А ты уверена, что можешь сейчас работать? Если ты не уверена в себе на сто процентов, лучше возьми у доктора освобождение. Понимаешь, речь идет о деле чрезвычайной важности.
– Со мной все в порядке, инспектор, и я все усвоила. Мы будем наблюдать за ними. Отчет надо давать вам каждый день?
– Да, письменно. Спокойной ночи.
Вот так-то! Никаких поблажек всем этим мамочкам! Как раз накануне я говорила об этом с Габриэллой – из моих уст она получила своего рода напутственное слово. Современные девушки рожают первого ребенка в тридцать с лишним лет и сразу же убеждают себя, что общество обязано быть им благодарным. Ну уж нет! Со мной это не пройдет! Беременность и роды всегда казались мне самым обычным делом, поэтому я никогда не буду относиться к молодым мамам как к виду на грани исчезновения.
Тем же вечером, вернувшись в гостиницу, я постаралась изобразить на лице любезную улыбку и позвонила Маркосу. А на самом деле мне хотелось выплеснуть на него все напряжение, накопившееся за день. В конце концов, к этому и сводится главная польза супружества. Однако мне удалось справиться с собой. Ну что может ответить мне муж, если я изложу ему тревоги, связанные с делом Сигуана? “Не волнуйся, радость моя. Все уладится”. После такого ответа мне будет еще труднее успокоиться. Мало того, я плохо верю в лечебные свойства беседы. Сам по себе процесс, когда ты что-то кому-то рассказываешь, не приносит облегчения. Лучше промолчать, а если муж спросит, как идет расследование, ответить: хорошо. Именно так я и сказала: хорошо.
На следующее утро Гарсон не спустился к завтраку. Я позавтракала одна и, закончив, спросила про него у дежурных. Мне ответили, что он вышел из гостиницы совсем рано и оставил для меня записку. Прочитав записку, я была еще больше заинтригована: “Инспектор, я занят одним личным делом и приеду в комиссариат с небольшим опозданием. Не волнуйтесь, опоздание будет совсем небольшим. Обнимаю. Фермин Гарсон”. Разумеется, я разволновалась, правда, волнение мое смешивалось с закипавшей злостью. Личное дело? Какие, интересно знать, личные дела могли найтись в Риме у моего помощника? Я позвонила Абате:
– Маурицио, Гарсон уже явился?
– Пока нет.
– А Габриэлла? Габриэлла пришла?
– Да, она у себя в кабинете. Что-нибудь случилось?
– Ничего, я немного опоздаю.
– Только особенно не задерживайся, нам надо кое-что обсудить. Но скажи, Петра, может, лучше будет, если я пойду с тобой туда, куда ты собралась пойти?
– Нет, не нужно. Пока.
Я быстро нажала отбой и решила, что, если Абате перезвонит, отвечать не буду. Наше полицейское сотрудничество уже превращалось в постоянный присмотр за нами, присмотр, который начинал меня раздражать.
Я вышла на улицу, и свежий ветер привел меня в чувство, во всяком случае, в достаточной мере, чтобы интуиция и знание человеческой натуры заработали на полную мощность. Я села в такси.
– К Колизею, – велела я водителю.
Когда мы приехали, я попросила, чтобы он объехал вокруг цирка. Точно! Рядом с аркой Константина по моей просьбе таксист остановился. Я заплатила, вышла из машины и приблизилась к нужному месту, прячась в толпе туристов, которые уже в этот ранний час заполонили все вокруг. Смешавшись с неспешно шествующей, подобно гурту овец, группой японцев, следовавших именно туда, куда мне было надо, я встала в нескольких метрах от Гарсона, хотя он меня не видел. Я угадала: он был тут во всей своей красе. На голове – сверкающий, словно только что купленный на восточном базаре, шлем, по бокам – пара непрезентабельных гладиаторов. Все вместе они позировали фотографу. Гарсон с гордым видом держал в руке копье, на лице его сияла победная улыбка. Выглядела троица кошмарно.
В этот миг японцы покорно двинулись за гидом, а я осталась одна – прямо напротив тошнотворной сцены. Гарсон все же не сразу обнаружил мое присутствие, но в конце концов заметил меня, о чем я догадалась по тому, как его улыбка несокрушимого воина сменилась гримасой человека, услышавшего из уст императора свой смертный приговор. Не снимая шлема, с копьем в руке он поспешил ко мне:
– Инспектор, позвольте узнать, какой бес вас сюда занес?
– Назад! Не вздумайте приближаться ко мне в таком виде! – завопила я таким голосом, словно мне предстояло отбить атаку целого легиона.
Гарсон отступил. Потом пошел забрать фотографии, уже изготовленные его убогими боевыми товарищами, и вручил им деньги. Затем опять вернулся ко мне, делая вид, что абсолютно ничего особенного не произошло. Я тотчас набросилась на него:
– Гарсон, вы что, совсем спятили?
Он хотел было обидеться. Посмотрел куда-то за мое плечо, словно я была камнем, и заговорил с достоинством проконсула, которого попытались оскорбить:
– Я всего-навсего хотел немного посмешить наших коллег в Барселоне.
– Надеюсь, вам не пришло в голову послать эти фотографии по электронной почте?
– Нет, я покажу их в комиссариате, когда мы вернемся.
– А Беатрис, ей вы тоже их покажете?
Он глянул на меня как-то косо:
– Вы не имеете права спрашивать меня о том, что я делаю или делал в моей личной жизни.
– Вы приехали в Рим работать, а не заниматься своей личной жизнью!
– На самом деле вас мало волнует, сколько времени я на это потратил, вы просто не хотите, чтобы я выглядел обывателем. И Беатрис тоже не хочет! Но поймите же вы наконец: я обыватель до мозга костей, да, обыватель! Мне нравится есть в свое удовольствие, нравится вести себя так, как ведет себя любой турист, и нравится смотреть футбол по ящику. И меня тошнит от культуры, которой меня пичкают огромными дозами! А еще, да будет вам известно, я на дух не переношу музеи, я сразу начинаю думать о том, что все, кто там выставлен, уже давно отправились на тот свет. Так что, хоть убейте, не пойду ни в один римский музей, будь они все прокляты. И самой Беатрис я об этом сообщу сегодня же вечером, когда она позвонит.