– Думаю, что да. Я хотела бы задать еще один вопрос, возможно, он несколько субъективный, но… Вас удивило, что мы обвиняем Адольфо Сигуана в связях с каморрой?
Он помолчал. Потом какое-то время рассматривал донышко своей чашки. Прикусил нижнюю губу. Потом произнес веско и отчетливо:
– Нет. Он сделал бы все что угодно ради сохранения фабрики. Меня это не удивило.
– А если бы мы обвинили вашу жену в убийстве собственного отца, это бы вас удивило?
Впервые за все это время на лице его отразились чувства, которые я не рискнула бы с точностью определить: страх, возмущение, ужас… Тем не менее он твердо сказал:
– На этот вопрос я отвечать не стану.
– Это ваше право.
– Вы задали его, потому что у вас имеются к тому какие-то основания?
– Теперь воздержусь от ответа я.
Мы смотрели друг на друга, будучи уверенными, что исчерпали все возможные темы для беседы. Я улыбнулась ему, но в ответ улыбки не получила. Гарсон до сих пор не произнес ни слова. И тут он, откашлявшись и нарушая томительную паузу, очень кстати произнес:
– Благодарим вас за помощь, сеньор Кодина.
– Я попрошу, чтобы вас проводили до выхода.
Оказавшись на улице, на свежем воздухе, Гарсон резко тряхнул головой, словно вылезший из воды пес. Потом как-то по-особому звучно попытался прочистить горло, потом что-то проблеял. И только проделав все это, вновь обрел человеческий язык и смог сказать:
– Тот еще тип! Заметили, какая выдержка, какое хладнокровие? В жизни не видел такого расчетливого человека. Вот это я понимаю, это настоящий карьерист!
– Может, он и карьерист, но, думается, не врет. Мне все, что он сообщил, кажется истинной правдой, не говоря уж о том, что он нам колоссально помог.
– И чем же это он нам помог?
– Он указал нам область, которую мы, занимаясь убийствами и связями с мафией, по сути, проигнорировали, оставили без внимания.
– И все равно до меня не доходит.
– Семья, Фермин, семья. Мы не покопались как следует в беспросветной, удушающей, мрачной истории этой семейки. Надо полагать, они знают гораздо больше того, что говорят. И сегодня, нажав на семейные клавиши, мы получили неожиданный аккорд: Сигуаны не были спаяны семейными узами, на самом деле их мало что связывало.
– Ну, не такой уж он неожиданный, вы ведь что-то такое подозревали, правда? Не случайно же решили допросить этого типа!
– Мы его допросили, потому что очень уж странно держали себя друг с другом Нурия и Сьерра во время очной ставки.
– А я ничего особенного не заметил.
– Зато мне что-то такое почудилось. Не удивлюсь, если они окажутся любовниками.
– Вот так семейка, пропади они все пропадом!
– В каждой семье под ковром спрятана маленькая – а то и большая – навозная куча!
– Это тоже сказал Шекспир?
– Послушайте, Гарсон, даже у Шекспира вам не найти абсолютно всего на свете – вплоть до рецепта фабады! [14]
– И очень даже жалко! Наверняка его рецепт был бы лучше, чем астурийский! Шекспир – он Шекспир и есть!
Мы со смехом распрощались до следующего дня. Но как только я села за руль и отключилась от внешних событий, возвращение к самой себе оказалось ужасно неприятным, так как меня сразу накрыло волной боли. У меня болели голова, глаза, уши, все тело до единой косточки. Я решила, приехав домой, немедленно принять аспирин и лечь отдыхать, ведь на завтра у меня был запланирован допрос младшей дочери Сигуана и надо было провести его пораньше.
Маркос сразу заметил мое состояние.
– Ты похожа на привидение, – заявил он.
– Знаю, – ответила я.
– Я могу тебе чем-нибудь помочь? – не без доли ехидства поинтересовался он.
– Да, можешь: не говори, пожалуйста, что я должна хоть немного поберечь себя. Не заводи со мной разговоров и вообще не говори слишком громко. Не спрашивай, не хочу ли я что-нибудь съесть на ужин. Не дави на меня, совсем не дави, даже если это будет от большой любви или от чего угодно еще.
– Договорились! Я начинаю понемногу понимать ситуацию. И кажется, правильно будет предложить тебе чего-нибудь выпить.
– Это запросто! И пару таблеток аспирина. Только молча, непременно молча. Разрешаются только поцелуи, объятия и, если тебе хочется, любовь.
– Такой план меня полностью устраивает.
И мы постарались выполнить наш план – он помог мне избавиться от остатков дурного настроения, правда, усталости прибавил, так что я долго потом не могла заснуть. Я лежала на спине с открытыми глазами. В голове моей звучало одно только слово: семья, семья, семья…
Утром следующего дня я изо всех сил старалась выплыть из окутавшего меня глубокого сна. И вдруг поняла, что звук, который назойливо бился где-то рядом, – это телефонный звонок. Маркоса уже не было на его стороне кровати, и шум льющейся воды подсказывал, где он сейчас находится. Я сделала над собой героическое усилие, сняла трубку и услышала голос Марины:
– Петра, я звоню, чтобы сказать, что сегодня у меня день рождения и ты можешь меня поздравить.
Стряхивая с себя последние ошметки сна, я попыталась превратить свой хриплый голос в счастливое щебетанье:
– Марина, как чудесно! Поздравляю тебя, тысячу раз поздравляю! Тебе ведь исполнилось восемь, да?
– Девять, – коротко поправила она, и в тоне ее я почувствовала справедливейшее разочарование.
– Ой, ну конечно же девять! Где у меня только голова! Прости, я только что проснулась и еще не до конца включила мозги. Ты придешь к нам сегодня ужинать?
– Нет, мама не разрешает. Мы устроим ужин у нас дома, и в гости придут все мои двоюродные братья и сестры.
– Думаю, все получится очень хорошо.
– А папа отпросил меня в школе, чтобы я могла в два с ним пообедать. Он тебе не говорил?
– Нет, вчера я пришла такая усталая, что мы с ним даже не смогли ничего обсудить. Я сейчас занята очень сложным делом, и оно отнимает много времени.
– Значит, ты не пообедаешь с нами?
– Сейчас ничего не могу обещать тебе наверняка, Марина, зато обещаю, что сделаю все, что от меня зависит, честно.
– Ну, ладно, – пробормотала она, и на сей раз голос ее представлял собой коктейль из разочарования и сомнения.
– Позвать к телефону папу? Кажется, он уже принял душ.
Я окунулась в облака пара, заполнившие ванную комнату, и увидела, что Маркос вытирается.