— Я поняла.
Эти слова Мэтью никогда не забудет. На самом деле они значили, что ничего она не поняла, а объяснить ей он не мог.
Берри отпустила его плащ, выпрямилась, вдруг став высокой. Даже, казалось, выше его.
— Спокойной ночи, Мэтью, — сказала она и ушла. Он смотрел, как она с величайшим достоинством шагает к дому своего деда, где в окне показался фонарь. Берри вошла в дверь, ни разу не оглянувшись, а Мэтью глубоко вдохнул морозный воздух, подержал внутри, выдохнул и побрел к своему обиталищу, которое никогда еще не казалось ему меньше и обыденнее, чем сейчас.
Снова Мэтью стоял на холоде. Холодным казалось все. Мир стал морозным, и не только погода была тому виной. Он вновь стоял в переулке напротив дома, где жили фальшивые Мэллори. Трое суток прошло после его встречи с Берри, и с тех пор он ее больше не видел. Что ж, и к лучшему. Задумка его действительно опасна, потому что сегодня он твердо решил проникнуть внутрь и найти письмо, если оно по-прежнему существует.
В доме было темно — ни огонька. Мэтью стоял здесь, как и в прошлую ночь, около часа пополуночи, но сегодня коренным образом отличалось от вчера: примерно сорок минут назад перед домом остановилась карета, запряженная четверней. Наверху кареты был закреплен деревянный черный ящик пяти футов в длину, трех футов в ширину и примерно столько же в высоту. Морской рундук, подумал Мэтью. Такой привычно видеть в капитанской каюте. Двое приехавших с экипажем крупных мужчин с трудом сгрузили ящик, и оба липовых Мэллори вышли из дому, чтобы помочь им. Через некоторое время ящик удалось затащить в дом, и дверь закрыли. Внутри дома двигались фонари. Потом Мэтью остался смотреть, что будет дальше, и чувства его были обострены сознанием, что фальшивым Мэллори не нужны свидетели того, что здесь происходит. Что бы ни происходило.
Наутро серого, мрачного дня после решительного расставания с Берри Мэтью направился в офис в номере седьмом по Стоун-стрит, имея в виду некоторую работу. По крутой и узкой лестнице он поднялся на чердак, где располагался офис двух нью-йоркских проблеморешателей, а также — если кто верит — изредка появлялись призраки двух кофеторговцев, убивших друг друга по эту сторону темного стекла и продолжающих свою нескончаемую вражду по ту его сторону. Да, если кто верит. Честно говоря, Мэтью неоднократно слышал удары и падения, иногда эхо ругательств, плывущее в воздухе, но это давно стало привычными звуками дома номер семь. Кроме того, Мэтью привык к этим духам, если они действительно пребывали здесь и все еще продолжали мериться кофейными зернами. Да и вообще, достаточно было громко и уверенно приказать: «Тихо!» — как порядок восстанавливался. На некоторое время.
Сегодня утром Мэтью совершенно не волновали никакие духи, а интересовал его вполне живой и крупный, иногда чуть грубоватый человек, сидящий за письменным столом и пишущий письмо некоему мистеру Седжеворту Присскитту из Чарльз-Тауна, который…
— …просит курьера для сопровождения его дочери Пандоры на ежегодный бал цицероновского общества в конце марта, — пояснил Хадсон.
— Наверняка она — ну, скажем, не слишком блещет красотой, если отцу приходится нанимать платного сопровождающего. — Он нахмурился. — Любопытно, что это за цицероновское общество. Не слыхал о нем?
— Нет. — Мэтью аккуратно повесил касторовый плащ на крюк.
— Возьмешься за эту работу? Плата хорошая.
— Нет.
— Совсем не интересно?
И даже очень, но он уже на задании.
— Абсолютно, — соврал он.
— Врун. — Грейтхауз дописал письмо. — Ладно, что у тебя на уме?
— Да ничего особенного. Если не считать того, что поджигают дома и рядом пишут мое имя.
Грейтхауз хмыкнул, улыбнулся.
— Зато хоть пишут без ошибок. Так что подними свою физиономию с пола и хоть изредка улыбайся, ладно?
Мэтью прошел мимо укрощенного огня в небольшом камине, сложенном из грубого камня, серого и коричневого. Остановился возле пары окон, откуда открывался вид на Нью-Йорк к северо-западу, широкую реку и коричневые утесы да серые холмы Нью-Джерси. Кораблик с грузовыми контейнерами на палубе шел по реке к северу, ветер широко разворачивал его коричневые паруса. Лодка с двумя рыбаками, спиной к спине. «Как мы с Хадсоном», — подумал он, обозревая эту картину. Крючки глубоко в воде, и понятия не имеем, что там может клюнуть.
— Это уже становится обыденным, — прокомментировал Хадсон.
— Что «это»?
— Твоя безрадостность. Почему бы тебе не поехать в Чарльз-Таун? Садись на пакетбот, сопроводи Пандору Присскитт на бал. Ну? Развлекись для разнообразия.
Мэтью неопределенно хмыкнул, но ничего не ответил. Он глядел на рыбаков и думал, какими словами начать свой рассказ. Он решил, что это должно быть: «За пожарами — рука Мэллори. Я знаю, что это правда. И не хотел тебя в это втягивать, но…»
— Мэтью! — произнес Грейтхаузе нажимом, и младший партнер отвлекся от своих мыслей. — Хочу спросить тебя, что ты думаешь про Эбби Донован?
Вопрос был настолько неожиданным, что Мэтью ничего не пришло в голову.
— Только начистоту, — поторопил его Грейтхауз. — Честно мне скажи, что ты думаешь. — Мэтью продолжал колебаться, и Грейтхауз нетерпеливо кивнул: — Ну же!
— Ну… я думаю, что она…
— Да, и тут ты прав! — Улыбка Грейтхауза стала бы еще шире, будь это возможно. Он, рискуя опрокинуться, откинулся на спинку кресла. — Адская женщина, скажу я тебе! — Мэтью подумал, что при попытке улыбнуться еще шире он бы челюсть вывихнул. — Именно так! И она добрая, Мэтью. По-настоящему. Ангел. Но когда надо… бывает такой чертовкой… эх, сказал бы я тебе!
— А я не стал бы слушать.
— Да не будь ты таким чопорным! Тебе двадцать три или пятьдесят три? Иногда я даже сомневаюсь. Да, но я про Эбби. Мы с ней очень здорово ладим, Мэтью. Очень здорово. Я тебе скажу, что когда я с ней, то не могу точно понять, где кончается она и начинаюсь я. Ты меня понимаешь?
Глядя в усмехающееся лицо Хадсона Грейтхауза, с черно-серой бровью, пересеченной неровным шрамом, Мэтью отлично понимал своего партнера по разрешению проблем. Хотя Грейтхауз на своем веку получил уже свою долю женского внимания (и наверняка еще десяток-другой чужих долей впридачу), он стремительно влюблялся в Эбби Донован. И его не волновало, что шрам на левой брови остался от разбитой чашки, брошенной его третьей женой. Не волновало, что еще у него имеются шрамы на сердце, оставленные женщинами, и еще больше шрамов, оставленных им у них в сердцах. И вообще ничего Хадсона не волновало, потому что он влюблялся.
— Понимаю, — сказал Мэтью, этим единственным словом отбрасывая все, что хотел сказать партнеру и другу, потому что это уже не его дело. Сегодня — а может, и завтра, и послезавтра, его дело — любовь.
— Всякое может случиться, — последовала новая реплика восторженного мальчишки, внезапно возникшего там, где только что сидел тертый и битый жизнью мужик. — Я серьезно, Мэтью. Всякое может произойти.