— Люди мои добрые, дозвольте последнее слово молвить.
Сурово стояли воины, только кивнули в ответ на обращение. Сеча повернулся к дружине:
— Други мои боевые, скоро взовьются стяги. Грянет бой. Последний. Назад дорога заказана. Но если у кого-то в сердце затаился страх — покиньте строй. Мы вас не осудим.
Никто даже не шелохнулся. Воевода повернулся к отряду Аскольда.
— Дети мои! Сейчас ваши отцы и старшие братья пойдут в последний бой. Их ждет только смерть. Но они умрут героями, они умрут за святую Русь, за ваше счастье. Они умрут, чтобы жили вы. Ваши матери будут взирать со стен града на битву своих любимых, которые, как ясные соколы, взовьются над стаей хищных воронов. Ни одну спину не должен увидеть враг. Смотрите, дети мои, на них в последний раз! Смотрите на тех, кто будет прокладывать вам дорогу к жизни! И тот, кому доведется выжить, должен донести потомкам память о сегодняшнем дне. Пусть они воспевают славу русичам, сложившим голову за веру, за свою матушку-землю. Умирать страшно всем — и молодым, и старым. Но я умру с радостью, ибо моя смерть во имя жизни. Пусть видят на Руси, что есть дух русского народа, и этот дух непобедим! Я хочу, чтобы вы жили и продолжали наш род — род гордых и прекрасных людей. Я хочу, чтобы на моей могиле стоял крест, поставленный вашими руками. С Богом!
Ударили колокола. Высоко взметнулся крест в руке отца Нифонта, а за ним стяги князя Козельского. Ворота открылись, и полилась река людская в бессмертие.
Молча обрушилась на врага русская дружина. Подобно молниям сверкали в воздухе отточенные мечи. Падали наземь тела иноверцев. Враг оторопел: у издыхающего города — и такая сила! Хан бросил в бой всех, чтобы остановить урусов, даже «бешеных» и нукеров. С кровью давался козельцам каждый шаг, но стоял непоколебимо надо всеми высокий старец с белой, как знамя, как боевой стяг, бородой. А рядом другой держал крест в вытянутой руке.
— Вперед, доблестные сыны!
И сыны шли в бой.
Оглянулся воевода, увидел, как оголяется от вражьих сил город.
— Пора!
И взвился в небо белоснежный голубь. Вторично открылись ворота. Еще сильнее стали рубиться вои. Уже и хан был виден под своим хвостатым стягом. Но… падали урусы. Это был уже не отряд, а кучка героев, которая не могла прикрыть своего воеводу. Вот и ее уж нет.
Сеча оглянулся в последний раз на город, на реку, по которой скользили, уходя от врагов, желтоватые ладьи, полные людей. И засмеялся старик громовым торжествующим смехом. Снова засверкал его меч, разя врага.
Упал батюшка, пронзенный сразу несколькими стрелами. Воевода шел один. Стрелы торчали в его теле — а он все шел. Только ослабел его шаг, и закружилось все вокруг. Прошептали губы последнее:
— Богу нашему слава, и ныне, и присно, и во веки… — и сомкнулись уста.
Стало тихо кругом. И вдруг эту тишину нарушила песнь жаворонка…
Хан, не желая зреть потери, от которых холод не покидал тело, долго не садился на лошадь. Но не вытерпел, сел и поехал по полю битвы. Горькие слезы текли по смуглому скуластому лицу — сколько славных воинов нашло себе здесь могилу!
Рассвирепел хан. Приказал взять город. Пошли на приступ его верные воины. Снова затрещали стены, вдребезги разлетелись ворота. Враг ворвался наконец туда, куда столько дней был прегражден ему путь. Но и здесь не легко было его продвижение. Подстать своим мужьям, братьям, отцам, дрались оставшиеся козельские женщины. Как разъяренные тигрицы, бросались на врага, царапались, рвали зубами. Только смерть останавливала их.
Вот горбатая старуха с крючковатым носом безжалостно льет кипящую смолу на голову врагам — и вскоре ее тело бьется, как стяг, на поднятых копьях. А вот совсем ребенок тянет отцовский лук, и летит стрела, пронзая врага. Но и его пригвоздила меткая татарская стрела к горящей стене его же дома.
Горел город! Пылал буйным пожарищем, лишь бы не достаться врагу. Это последнее, что могли сделать его защитники.
Но вот затихли удары клинков. И всадник поскакал к ханскому шатру с вестью, которую тот ждал столько дней:
— Город пал!
Слаще этих слов хану еще не доводилось слышать.
— Велики ли наши потери?
— Они огромны, джихангир, — всадник повалился в ноги победителя.
До боли сжимает хан побелевшей рукой плеть, скрежещет зубами.
— Ахмат! — рычит хан. — Сейчас же скачи в город! Отрубите всем пленным головы! Пусть знает каждый, как противиться нашей воле!
Долго не было Ахмата. А когда вернулся, низко опущена была его голова.
— Пленных нет, — едва слышно сказал он.
— Как нет? — взъярился хан. — Вели найти ихнего князя!
Долго искали его, да разве найдешь? Земля красна от потоков крови, в кровавой реке, видать, утонул князь…
— Могу-Болгусун [33] , — только и сказал Батый, отворачиваясь от подданных.
Снялись татарские полки, поспешили уйти с места страшного побоища. Проезжая мимо дымящегося пепелища — всего, что осталось от города, хан возликовал:
— Ни один урус не ушел отсюда живым! И некому будет оплакивать погибших!
Но нет! Встал, вырос крест! Он и сегодня стоит. Поклонитесь ему, люди! Под ним спят герои.